И вообще, ничего «этого» никогда не было. Просто выдумки, фантазии маньяка. Он отверг ее, она отвергла его. Даже это звучит слишком торжественно. Они, чтобы старый дурак отвязался, поздоровались, небрежно махнули друг другу и разошлись. Все кончилось еще до гнева Джона Роберта. Надо отчетливо держать эту мысль в голове и не пускать в нее Джона Роберта. Хотя какой в этом смысл, раз то с самого начала была его и только его идея? Том совершенно утратил ощущение времени, он не мог вспомнить, что случилось в какой день и что было после чего. Не мог вспомнить, почему для него так важно было пойти в Слиппер-хаус в день «беспорядков». Наверное, хотел опять увидеться с Хэтти. А потом она исчезла, они с Джоном Робертом вернулись в Америку, и Том избавился от всего этого кошмара, освободился. Чувствовал ли он облегчение? Эта история кончилась, и можно наконец отдохнуть. Но от чего он собрался отдыхать и какое ужасное возобновленное чувство возможностей, потребностей, власти ждало его после пробуждения? Разве теперь он свободен? Быть может, дело в ощущении, что он все еще может, если захочет, заполучить, захватить, выиграть? Но что такое «это», о чем он только что говорил, чего именно так желал? Имело ли это какое-то отношение к Джону Роберту, его мнению, одобрению или даже привязанности? Или пострадало одобрение самого Тома, его образ героя в собственных глазах? Да, его самооценка пострадала, но он мог заметить эту потерю и счесть ее временной. Что именно в рассказе Алекс, в истории про Хэтти, бегущую по садовой дорожке, и ее попытки проникнуть в Слиппер-хаус привело Тома в такое безумие? Он ведь даже не о Хэтти теперь думал; казалось, образ бегущей девушки затмил настоящую Хэтти в его околдованном мозгу.
Это потрясение было частично связано со временем. Том успокоился на мысли, что они уехали и ничего нельзя сделать, — в этом была окончательность, безопасность. Он чувствовал теперь, что даже похороны Уильяма и происшествие в Купальнях принесли ему какое-то облегчение. События становились преградами между ним и ужасной парочкой. Ему казалось, что при виде jet d'eau[139] к его боли отчасти примешалась элегическая печаль, и в мысли о том, что Хэтти навеки оторвана от него, ушла в невидимый мир, была целительная энергия. Даже раскаяние становилось вызовом, на который приходилось отвечать. А теперь Тома внезапно, рывком вернули в предыдущую эру, все достижения свелись к нулю, все надо было начинать сначала. Но что это за достижения, что за отвратительная свобода, что такое «это», которое так мучит его ощущением новых возможностей? Мысль о том, что Хэтти до сих пор в Эннистоне, была почему-то невыносима. Боже, если бы она была далеко! Но может быть, она и вправду далеко, была здесь утром, а потом уехала. А если гак, он опять возвращается в прежнее состояние, и разве оно для него не самое желанное? Нужно лишь выждать. Он посмотрел на часы. Половина десятого.