Лазарь широко улыбнулся. Я увидел, как блеснули очень мелкие и очень острые зубы, словно заточенные напильником.
— Конечно, — мягко промолвил он. — Считайте первый южным приделом нефа, а второе внутренним двориком.
— Огромное вам спасибо, — с чувством поблагодарил Диккенс. — Пойдемте, Уилки, — бросил он мне, направляясь к выходу из опиумного притона для мумий.
— И еще одно, — сказал Король Лазарь, когда мы уже выходили в общий зал, полный мумифицированных клиентов.
Диккенс обернулся и оперся на трость.
— Остерегайтесь мальчишек, — предупредил китаец. — Среди них попадаются каннибалы.
Мы вернулись в наружную галерею и зашагали по ней в сторону, откуда пришли.
— Мы уходим? — с надеждой спросил я.
— Уходим? Нет конечно. Вы же слышали, что сказал Король Лазарь. Мы находимся неподалеку от входа непосредственно в Подземный город. Если нам хоть немного повезет, мы встретимся с Друдом и вернемся, чтобы сводить сыщика Хэчери куда-нибудь позавтракать еще прежде, чем солнце взойдет над Погостом Святого Стращателя.
— Я слышал, как этот непотребный китаец сказал, что наши тела — и тело Хэчери — будут найдены в Темзе, коли мы продолжим наши безумные поиски, — проговорил я.
Голос мой отразился эхом от каменных стен. Эхо прозвучало несколько испуганно.
Диккенс тихо рассмеялся. Кажется, в тот момент я начал ненавидеть его.
— Глупости, Уилки, глупости. Вы прекрасно понимаете, что он имел в виду. Если с нами что-нибудь случится здесь — а ведь мы с вами все-таки пользуемся известным общественным вниманием, дорогой Уилки, — маленькое святилище здешних обитателей неизбежно привлечет к себе внимание, которое станет для них губительным.
— Поэтому они нас прикончат и бросят тела в Темзу, — пробормотал я. — А что там Лазарь болтал на французском?
— Разве вы не поняли? — удивился Диккенс. — Мне казалось, вы немного говорите по-французски.
— Я слушал невнимательно, — угрюмо буркнул я.
И с трудом поборол искушение добавить: «К тому же я последние пять лет не переправлялся то и дело через пролив, чтобы тайно проводить время с некой актриской в деревушке Кондетт, а потому имел меньше возможностей практиковаться во французском».
— Это был короткий стишок, — сказал Диккенс.
Он остановился во мраке, прочистил горло и продекламировал:
Я ревностный приверженец порядка,
Но мне не по душе порядок здесь:
Он видимость имеет беспорядка.
Однако Бог, нас поселивший здесь,
Ввек не отменит своего порядка.
Я посмотрел сначала в одну сторону, потом в другую, на замурованные входы в древние кубикулы. Дурацкий стишок не имел никакого — или почти никакого — смысла.