— Тогда для начала подавайте ему успокаивающее. Может, согласится. Как только станет лучше, сразу мне сообщите.
Барб аккуратно собрала все рецепты и, тяжело вздохнув, спрятала в сумочку.
Доктор проводил ее до двери.
— Если на поправку не пойдет, привозите обратно. — И, понизив голос, добавил: — Присматривайте за ним. — Томпсон подмигнул, надеясь ее приободрить.
— Конечно, доктор. Большое вам спасибо. — Миссис Фаулер слабо улыбнулась и первой вышла из кабинета. Она пересекла приемную, а Томпсон взял у медсестры карту следующего больного. Взглянув на имя, он нахмурился и крикнул в коридор:
— Эгги Слейд! — С трудом удержался, чтобы не добавить: «мисс ипохондрия нашего городка». — Проходите, Эгги, проходите. От чего сегодня умираем?
Барб отыскала мужа возле деревянной лесенки, что вела к стоянке. Стиснув зубы, он щурился на стальные бока машин. Яркое послеполуденное солнце било в глаза сотнями зайчиков. Ллойд резко обернулся.
— Эти… — процедил он. В последнее время, произнося слова, Ллойд забывал дышать. Лицо его покраснело, он раздраженно потянул носом воздух. На Барб он при этом не смотрел. — Эти в очереди думают, я больной. А я не больной.
— Ну что ты, Ллойд, — попыталась успокоить мужа миссис Фаулер и положила руку ему на плечо. — Доктор сказал, ничего страшного.
Ллойд отвернулся, возмущенный ее легкомыслием, и начал спускаться по ступенькам. Да что ж такое! После каждого шага приходится делать вдох, будь он проклят! Глубокий вдох. Как здесь все опостылело! Эта земля, это море, эти безмозглые твари, которые в нем кишат. Как страшно задохнуться, потерять рассудок, потерять себя. Как все бессмысленно и ничтожно — пошлая жена, пошлый дом. Куда исчезли все краски, почему весь мир стал таким невыносимо серым?
— Без меня в сарай не ходи, — крикнул Джозеф.
Сарай был двухэтажным, когда-то давно его покрасили ржаво-красной краской. Кое-где не хватало стекол, и дыры заткнули пластиком, чтобы не мокло барахло. Полное безветрие. За спиной у Тари кто-то прожужжал. Шмель, судя по звуку. Летает себе с цветка на цветок. На ветке, а может, в небе, чирикнула птичка. Узкая дверь сарая, тоже красная, приоткрыта. В центре нарисовано белое сердечко. Тари сунула блокнот под мышку и переступила стертый порог. Одной рукой взялась за стену, со стены чешуйками облезала краска. Тари задумчиво отколупнула кусочек и раскрошила в пальцах.
— Почему? — разочарованно спросила она отца.
— Я там еще не был. В полу гвозди могут торчать. Лучше помоги мне вещи в дом занести.
Тари снова посмотрела в полумрак сарая. Глаза постепенно привыкали, в глубине начали проступать смутные очертания предметов: высокий шкаф и, кажется, старый матрас. У самого входа — четыре автомобильные покрышки, их видно хорошо. Тари задержала дыхание и прислушалась, нет ли тут мышей или бездомной кошки. Тишина, только где-то на втором этаже капает вода. А это кто жужжит? Похоже на целый рой не то мух, не то шершней. Кто же это все-таки, мухи или шершни? А вдруг, правда, шершни? Тари отступила назад, и тут ей почудилось какое-то движение. У дальней стены сарая, закрываясь рукой от солнечного света, стояла девочка. Тари вздрогнула, выронила блокнот, и пока подбирала, девочка исчезла. Тари немного подождала, и девочка появилась снова. Наверное, это просто отражение в пыльном зеркале. Тари наклонилась, и девочка сделала то же самое. Тари потерла переносицу. К чему там нос чешется? Говорят, к гостям или к испугу.