Кристина нахмурилась:
– Возможно...
– Я знаю, что все это притянуто за уши, но тем не менее – возможно.
– Да, я согласна.
– Расскажите мне о вашей матери.
– Уверяю, она не может иметь к этому никакого отношения.
– И все же, – настаивал он.
Кристина, переведя дух, сказала:
– Моя мать – деспот. Вам этого не понять, а я не смогу растолковать. Чтобы узнать ее, нужно пожить рядом. Все годы, что я жила с ней, я была под каблуком... унижена и запугана...
...все эти годы.
Воспоминания, помимо воли, нахлынули на нее. Она ощутила тяжесть в груди, у нее сперло дыхание – каждый раз при воспоминании о детстве ей казалось, что она задыхается.
Она увидела большой викторианский дом в Помоне, который перешел к Эвелин от ее матери, Джаветти. Они жили там с тех пор, как Кристине исполнился год, а Эвелин живет и по сей день. Память о доме была для Кристины тяжким бременем. И хотя она помнила, что здание было белым с бледно-желтыми дверями и оконными переплетами и такими же навесами с позолоченной резьбой, мысленно она всегда представляла его погруженным в тень, поздним октябрем, в плотном кольце обступивших его голых деревьев, под зловещим свинцово-серым куполом неба. Отчетливо слышала монотонное тиканье дедушкиных часов в гостиной, всепроникающий и постоянный звук, как издевательское напоминание о том, что она едва ли не целую вечность обречена сносить страдания своего мучительного детства, продолжающиеся миллионы и миллионы отбиваемых часами чугунных секунд. Снова видела тяжелую громоздкую мебель, теснившуюся в каждой комнате, и начинала подозревать, что память ее воспроизводит тиканье часов куда более назойливым и одуряющим, чем это было на самом деле, и что в действительности мебель вовсе не могла быть такой массивной, неуклюжей и безобразной, какой представала в воспоминаниях.
Таким же, каким этот дом запечатлелся в памяти Кристины, он был и для ее отца, Винсента Скавелло, которого всегда угнетала царившая там атмосфера. Он оставил их, когда ей было четыре, а ее брату Тони – одиннадцать. Он так и не вернулся, и Кристина никогда больше не видела его. Он был слабый закомплексованный человек, а в обществе Эвелин он чувствовал себя и вовсе неполноценным, поскольку та от каждого требовала слишком многого.
За что бы он ни брался, ее ничто не устраивало. Постоянное недовольство касалось и всех остальных, в первую очередь Кристины и Тони: что бы они ни делали, она ожидала от них в два раза большего. Не в состоянии отвечать ее требованиям, отец пристрастился к спиртному, что дало Эвелин лишний повод пилить его, и в конце концов он просто ушел. А через два года его не стало. В некотором смысле он покончил с собой. Нет, он не застрелился – боже упаси, никаких драм не было, он всего-навсего сел пьяным за руль и на скорости семьдесят миль в час врезался в опору моста.