– Вы имеете в виду обучение? – Месье Анри опускает бифокальные очки на нос, чтобы рассмотреть меня поближе.
– Я… я… – Боже! Как я выпутаюсь из этой истории? Я ведь даже не знаю, действительно ли хочу этого. – Да, что-то вроде. А потом, когда вы увидите, как много я работаю, мы сможете предложить мне платное место.
Это уже лучше. Именно так я и поступлю. Я буду работать на него как подорванная, и он не будет знать, как обходился без меня раньше. А потом, когда он без меня уже не сможет, я пригрожу тем, что уйду, если он не будет мне платить.
Уверена, это не лучшая стратегия, чтобы получить работу. Но в данный момент другой возможности у меня нет.
– Договорились, – соглашается месье Анри. Он сует очки в карман и протягивает мне руку. – Добро пожаловать.
Пожимая в ответ его руку, я чувствую каждую мозоль на его пальцах и ладони.
– Спасибо.
Глядя на это, мадам Анри замечает на чопорном французском:
– Она и впрямь такая дуреха!
Как правильно выбрать свадебное платье.
Краткая инструкция от Лиззи Николс Что вы знаете о длине шлейфа свадебных платьев?
В основном шлейфы бывают трех типов длины: короткий шлейф – он едва касается пола; шлейф для венчания в церкви – его длина около 4 футов; шлейф для венчания в соборе – длина 6 футов (или еще больше, но только если вы принадлежите к королевской семье).
Лучший способ сдержать слово – это вообще его не давать.
Наполеон I (1769-1821), император Франции Я измеряю окна и кровать в квартире Чаза и Шери и плачу. И не могу остановиться. Я совсем расклеилась. Я понятия не имела, что дома кто-то есть. Поэтому, когда сонный Чаз выходит из спальни, держа в руке измятую книжку в мягкой обложке и произносит: «Господи, что ты здесь делаешь?», я взвизгиваю, выпускаю из рук сантиметр и начинаю падать.
– С тобой все в порядке? – Чаз протягивает ко мне руку, чтобы удержать, но уже поздно. Я падаю на пятую точку прямо посередине его гостиной.
Это все из-за их кривого паркета. Он во всем виноват.
– Нет, – всхлипываю я, – не в порядке.
– Что случилось? – Не могу сказать, что Чаз смеется, но все-таки уголки его рта подозрительно дрожат.
– Это не смешно, – заявляю я. Жизнь на Манхэттене практически лишила меня чувства юмора.
Конечно, когда мы с Люком лежали в постели или, развалившись на диване его мамы, смотрели по ее же плазменной панели (искусно спрятанной за подлинным гобеленом шестнадцатого века, изображающим пасторальную сцену) шоу «Выдохни и танцуй», все было прекрасно.
Но через минуту после того, как Люк уходил на занятия- с девяти до пяти ежедневно, – все мои комплексы по поводу ненадежности моего положения возвращались, и я опять начинала думать, что сейчас как никогда близка к тому, чтобы вылететь из Нью-Йорка, как Кати Пенбейкер, и что единственным отличием между нами является то, что я не страдаю, как она, распадом личности.