Я нахожу нужную песню и пишу ее номер на маленькой бумажке, которую нужно отдать официантке.
– Если я спою, – настаиваю я, – то и вы, парни, тоже должны.
Чаз торжественно смотрит на друга:
– Взять живым или мертвым?
– Нет, – отвечает Люк и энергично трясет головой. – Ни за что, – смеется он. – Я не пою под караоке.
– Ты должен, – строго говорю я, – потому что, если не споешь, нас всех ждет вот это. – Я киваю в сторону группы хихикающих малолеток с медальонами в виде светящихся пенисов на шеях. У них явно холостяцкая пирушка.
– Они превращают караоке в балаган, – соглашается со мной Чаз. Слово «караоке» он произносит с чистейшей японской интонацией.
– Еще по одной? – интересуется официантка в очаровательном красном шелковом китайском платье с гораздо менее очаровательной серьгой в нижней губе.
– Принесите четыре, – говорю я и передаю ей две бумажки с заказами песен. – И две песни, пожалуйста.
– Мне не нужно, – говорит Шери и поднимает почти полную бутылку пива. – Мне хватит.
Официантка кивает и берет у меня бумажки.
– Тогда только три, – говорит она и уходит.
– Что значит – две песни? – с подозрением спрашивает у меня Люк. – Ты не…
– Мне хочется послушать, как ты поешь о том, что ты – ковбой, – мои глаза невинно раскрыты, – и скачешь на железном коне…
Люк едва сдерживается, чтобы не расхохотаться.
– Ты! – Он замахивается на меня, но я юркаю за спину Шери, которая продолжает бурчать:
– Хватит уже.
– Спаси меня, – прошу я ее.
– Я серьезно, – говорит она. – Прекратите.
– Да ладно тебе, Шер, – смеюсь я. Да что с ней такое? Она же всегда так любила побалагурить. – Спой со мной.
– Ты меня достала, – огрызается она.
– Спой, – не сдаюсь я. – Вспомни старые добрые времена.
– Отстань, – говорит Шери и отталкивает меня на дальний конец скамьи, на которой мы с ней сидим. – Мне нужно в туалет.
– Я тебя не пущу, – отвечаю я, – пока ты не согласишься со мной спеть.
И Шери выливает бутылку пива мне на голову. Позже, в туалете, она извиняется. Смиренно.
– Прости, – всхлипывает она, глядя, как я сушу волосы под сушкой для рук. – Я так виновата.
Сама не знаю, что на меня нашло.
– Все нормально. – Я ее едва слышу сквозь шум сушилки. – Правда.
– Нет, – говорит Шери. – Я ужасная.
– Вовсе ты не ужасная, – говорю я. – Я сама напросилась.
– Знаешь… – Шери прислоняется к батарее. Женский туалет в «Хониз» нельзя назвать вершиной декораторского искусства. Здесь только одна раковина и один унитаз, а стены выкрашены тошнотворной бежевой краской, под которой явственно проглядывают следы граффити. – Ты действительно напросилась, но это как обычно. А вот я превратилась в страшную суку. Я совершенно не понимаю, что со мной творится.