И письмо, которое он обнаружил в тот вечер среди всяческих циркуляров и счетов, оказалось реальным воплощением этого призрака. Это было письмо от букмекера, который угрожал обратиться в суд, если Хартман не выплатит немедленно ему шестнадцать тысяч фунтов.
Он услышал, как в гостиной раздаются громовые раскаты патрицианского смеха тестя, и заплакал.
Уже поздно вечером, собираясь ложиться в постель, Хартман сказал:
— Не забудь, на выходных меня не будет.
Он раздевался, Аннетт только что вышла в соседнюю комнату. Оттуда донесся ее усталый голос:
— Не будет? Куда ты отправляешься? Ты ничего не говорил.
Хартман тоже чертовски устал, настроение у него было хуже некуда, и скрывать этого ему не хотелось.
— Нет, говорил. Я говорил тебе несколько недель назад. Это конференция под Глазго. Лимфомы.
— Ты записал это в календаре?
Она всегда спрашивала об этом, но только потому, что прекрасно знала: он этого не сделал. Он вечно забывал об этом чертовом календаре, и это была одна из его бесчисленных провинностей.
— Не думаю, — произнес он с вызовом.
— Ну, и откуда же мне тогда об этом знать? У меня своя профессиональная жизнь, Марк, ты ведь знаешь. Я просто не могу ничего знать, если ты не записываешь в календаре!
Календарь. Проклятый календарь! Что-то вроде тотемного столба — вся его жизнь должна быть пляской вокруг него.
— Ну забыл я, забыл!..
Если Хартман думал, что на этом все кончится, то он глубоко ошибался. Помолчав, Аннетт спросила:
— Черт побери, что с тобой? — Ее голос прозвучал резко и требовательно. Этот голос заставил Хартмана вспомнить, как однажды он пришел посмотреть на нее в суде. Слушалось запутанное, а потому неимоверно скучное дело о мошенничестве. Столкновения с помпезностью закона всегда настраивали Хартмана на иронический лад, а вот искусство адвоката, напротив, весьма его впечатляло. Мастерство Аннетт показалось ему едва ли не сверхъестественным, он с восхищением смотрел и слушал, как ловко она использует все приемы классической риторики, демонстрируя при этом феноменальную находчивость, остроумие, лукавство, многократно усиленное обворожительной улыбкой, — и все ради того, чтобы выиграть дело. Этот день стал этапным в их отношениях.
Куда, подумалось ему, делся теперь ее ораторский талант? Засунут под парик в казенном шкафчике у такого же казенного письменного стола в ее адвокатской конторе?
В этот момент Хартман вдруг осознал, что ему хочется попререкаться, и с удовольствием приступил к действию. Подойдя к двери комнаты, из которой донесся вопрос, он с вызовом произнес: