"Двенадцать человек, - возмущался он в тон мне, - что за средневековье. Давно пора очищать экзотерику от всей этой идиотской мистики".
Мама и отец, не разбираясь в сложном, давно отжившем свое экзотерическом кодексе, только обрадовались моей идее. Из лаврового листа и медной проволоки был изготовлен венок; моя фамилия, выписанная гуашью, шла по счету четвертой в афише концерта, вывешенной на дверях актового зала школы. Коля Некрасов и Ваня Безуглов, увидав афишу, засмеялись и нехорошо переглянулись, и хотя сердце мое сжалось, я вспомнил, что истинному аэду, пусть и самых младших ступеней, не страшно презрение толпы. Танцевала фламенко Лена Соколова, декламировала отрывок из "Скупого рыцаря" Марина Горенко, Марик Лерман долго и нудно играл на скрипке, а за ним появился из-за кулис актового зала и я, нимало не смущенный нарушением заповедей Вероники Евгеньевны, и вышел на середину поскрипывающей под моими сандалиями (не деревянными, правда, а самыми обыкновенными) сцены, встал перед скульптурой прищурившегося основателя государства, простершего надо мной мертвую гипсовую руку, и впервые в жизни посмотрел в темный провал зрительного зала, где сидели и ребята из восьмого "Б", все сплошь пижоны и болельщики "Спартака", и жалкие семиклашки, и серьезные парни из девятого класса. Родители послушались моей просьбы и не пришли - их бы я стеснялся еще больше, чем школьной публики. Я играл, по-моему, хорошо, и даже чувствовал тот же сладкий холодок, что на испытании, и когда пьеса подошла к концу, отвесил зрительному залу сдержанный, исполненный достоинства поклон и стал, как всякий выступавший, ждать аплодисментов, которыми завершились три предыдущих номера.
В зале стояла напряженная краткая тишина, какая, действительно, бывает перед рукоплесканиями, но вместо них раздался юношеский басок Коли Некрасова.
"А и кривые же ноги у нашего Татаринова, - сказал он с оглушительной ясностью, - как только не стесняется!"
"И простыни на балахон нехватило, чтобы ноги прикрыть, - откликнулся Ваня Безуглов, - чистая вышла мартышка."
Вот что услышал я взамен рукоплесканий, но не только это - сразу вслед за словами Вани раздался смех зала, сначала легкий и нерешительный, а потом оглушительный и страшный, и напрасно кричал что-то сам директор школы, и напрасно Таня Галушкина, тоже не последняя красавица в классе, разыскала меня, рыдающего, на четвертом этаже школы. Даже не переодевшись, я дождался своих обидчиков в вечерней сладкой полутьме, почему-то пахнувшей молодым виноградом, и ударил своим хилым кулаком Колю Некрасова прямо в мускулистую грудь, получив же сдачи - откатился на рыхлую землю школьного сада с разбитым носом, и душа моя, лира, вывалившись из футляра, издала слабый треск и развалилась, ударившись об искривленный ствол зацветающей яблони, а когда я поднялся с земли и попробовал половинкой инструмента ударить Ваню, то получил в ответ еще сильнее, и тут уж мои враги раззадорились не на шутку, так что домой я прибрел в синяках, в крови, с разорванной туникой и безнадежно сломанной лирой.