Никола выпрямился. В какой-то миг ему показалось, что командир смягчился, что он изменит наказание и, возможно, плюнув, просто выгонит его вон.
Молчание становилось невыносимым. Лампа мигала, по стенам раскачивались тени. Казалось, что вся комната погрузилась в дремоту. Только в Николе и Боркане все было напряжено, натянуто, неспокойно. Боркану почудилось, что они дышат в такт, глубоко и учащенно. Это ему не понравилось, и он стал контролировать вдохи и выдохи, стараясь подчинить дыхание своей воле. Однако тут же понял, что занимается ненужным делом. Он опустился на стул неподалеку от керосиновой лампы. На шершавый, изрезанный кухонным ножом стол лег лист бумаги, бережно хранимой и употребляемой только для донесений в штаб. Ладонь без нужды начала его разглаживать, ощущая под ним неровность поверхности стола.
Белое пятно, резко выделявшееся на темном фоне, словно магнит, притягивало взгляд Николы. В голове его носились тревожные мысли: «Что командир задумал? Небось настрочит донесение, чтобы меня совсем опозорить. Пошлет в штаб бригады. Ну и пускай. Чтоб его!.. — Ругательство уже готово было слететь с его пересохших губ, но он вовремя до боли прикусил язык. — ...Как Боркан не понимает, что и самый сознательный человек иногда может ошибиться?! Потому он и зовется — человек, а не святой! Охо-хо!»
Командир повернул к нему голову. Никола замер, ожидая нового града упреков. На лице Командира мелькнуло что-то похожее на улыбку, правда презрительную, но все же Николе от этого стало легче. Затем руки командира шевельнулись, правая потянулась к авторучке.
Что он будет писать?
Никола, шагнув вперед, вытянул шею, пытаясь заглянуть через плечо Боркана. Это ему удалось, хотя от напряжения у него даже задрожали ноги. На бумаге появились странно большие, жирные буквы. Никола не мигая смотрел на них, пытаясь понять, что пишет командир. И когда из этих букв сложилось слово «Мародер», Никола решился спросить:
— Зачем это?
Боркан неторопливо помахал листком, чтобы скорее высохли чернила, и сказал:
— Узнаешь, когда придет время.
В его голосе уже не слышалось злобы, но Николу это не успокоило.
Вошел командир взвода Роквич. Вместе с ним в душную непроветренную комнату ворвался свежий утренний воздух. Роквич вытянулся по стойке «смирно» и доложил:
— Наши все собрались, подходят деревенские. Мы их еле добудились. Они перепугались, думали, немцы наступают, хотели бежать. Мы кричим, что будет сходка, а они не понимают. Старики говорят, что добрые люди в такую рань только на пасху встают. Однако подходят. Я могу идти, товарищ командир?