— Останься, Роквич. Эту бумагу прицепи вот здесь. — Он пальцем показал на грудь Николы, где надо было прикрепить листок со словом «Мародер», и сразу же вышел, чтобы не видеть смертельно бледного лица Николы и его отвисшей важней губы цвета спелой сливы. Он остановился на крыльце и, прищурившись, посмотрел на восточную сторону неба, где уже занималась заря. За плетнем стоял часовой. На винтовке тускло поблескивал заиндевелый штык. У плетня, завернутое в плащ-палатку, лежало окоченевшее тело комиссара Обрада. Его еще не приняла в свои объятия земля, и не прозвучали еще над ним прощальные партизанские залпы.
Можно ли салютовать в непосредственной близости от неприятеля?
Боркану показалось, что он слышит звенящий сталью голос Обрада. Он содрогнулся, как от порыва ледяного ветра, сцепил пальцы рук. Потом его мысли снова вернулись к похоронам комиссара. Ему представилось, как лопаты долбят мерзлую землю, обрубают корни кустов. Он повернулся и крикнул:
— Выводи его, Роквич!
Никола неуверенно перешагнул через порог... Дрожь охватила его.
Люди в ожидании топтались перед крыльцом, согреваясь, дышали на ладони. Принесли табурет. Николу заставили взобраться на него, и теперь он возвышался над головами собравшихся. В руки ему сунули гимнастерку комиссара с красной ленточкой на рукаве.
Взгляды крестьян и бойцов были прикованы к листу бумаги, который висел на груди Николы. Неграмотные не могли понять надпись и просили, чтобы им прочитали ее. По толпе прошел ропот, и Николе он показался страшнее пулеметной очереди. Среди голосов он различил ругательства и проклятия. Над толпой послышалось:
— Позор! Кому же мы верили? Ведь мы же его в комитет выбрали! Не хотим его больше!
Люди возмущенно закричали все разом. Никола зашатался. Руки Роквича не дали ему упасть... От плетня отделились четверо бойцов, унося тело комиссара Обрада.
За взводом почетного караула пошли и люди. Выходя со двора, все снимали шапки. Некоторые незаметно крестились. Никола, стоя на табуретке, рыдал, шепча:
— Прости меня, товарищ комиссар...
Роквич приказал ему замолчать, стащил его с табуретки и отобрал гимнастерку комиссара. Потом яростно плюнул и прошипел:
— А теперь катись к черту! Прячь свой позор!
Никола постоял в растерянности, а потом медленно пошел вслед за колонной, которая уже вползала на деревенское кладбище. С далекого шоссе ударили немецкие орудия, и в соседней деревне прогремели взрывы снарядов, но похороны продолжались.
Взвод Маркана дежурил на партизанском аэродроме — это был недавно скошенный луг, по которому еще никогда не проезжала ни одна машина. Уже несколько суток подряд партизаны, сменяя друг друга, следили за небом, напряженно прислушиваясь, не раздастся ли гул моторов. Посреди луга были навалены охапки хвороста в форме огромной буквы «Т», под них подложены пучки соломы, чтобы побыстрее занялось пламя, когда придет время подавать сигнал. Маркан, вполне довольный подготовкой к приему груза самолетов союзников, крутил усы и обещал бойцам чудеса невиданные: