— Ты эти места хорошо знаешь?
— Как свои пять пальцев. Кроме того, я записываю все, что случается с нашим отрядом, и помечаю, по каким местам мы проходим.
— И много у тебя таких записей накопилось?
— Нет, я только недавно начал. — Он вытащил из-под соломы сумку, расстегнул ее и достал потрепанный блокнотик. — Вот это мой дневник.
Стево начал осторожно перелистывать покоробившиеся от сырости страницы. Почерк был твердый, четкий.
— «Маркан поцеловал эту здоровенную Стевку из Тимара», — прочитал он несколько строк и удивился: — Так ведь это, кажется, моя родственница! «Я этого не видел, только слышал чмоканье. Они думали, что я сплю в сарае, а я не спал. Уж я их подразню! Они еще потом долго шептались, но я уже не прислушивался. Со стороны Подкозарья раздавалась канонада, и я заснул». — Он перевернул страницу и продолжал: — «Я долго уговаривал Маркана, чтобы помог мне стащить в одном богатом дворе жирную курицу, но он отказался. Ну и дурак! Весь день в животе урчало от голода. Постреляли в немцев через реку. Они в ответ выпустили, наверное, тысяч десять пуль, а все без толку. Здорово!»
Стево листал дальше. Коротенькие записи о виденном, описания боев, имена погибших... Открыл последнюю страницу. Вверху стояла цифра, по-видимому дата. Чернила расплылись, и разобрать ее было трудно.
— Когда ты это писал? — спросил Стево, показывая блокнот Младжену.
— Вчера.
— Это самая последняя запись?
Стево прочитал:
— «Бой был страшный. Штаб был почти окружен, и нам, связным, пришлось вступить в бой. Я стрелял и орал, как сумасшедший, чтобы создать видимость, что нас много. Даже голос сорвал. А Маркан, кажется, немножко струхнул. Он ругался и кричал, чтобы мы берегли патроны, а я тут несколько раз подряд выстрелил из карабина. Видел, как один усташ упал. Маркан как заорет: «Ты что, не слышишь, что тебе говорят?» А я ему: «Одного я уложил, можешь посмотреть». Но он не стал смотреть, а закричал, что надо сменить позицию. Он боялся, что немцы откроют огонь из минометов. Мы бросились в густые заросли ивняка, куда уже отошел штаб. Ранко разодрал штанину до самого бедра, и она у него болталась сзади, как хвост. Когда мы прошли уже несколько километров, Маркан вдруг вспомнил, что мы оставили немцам штабную кобылу Белку. Он рвал на себе волосы и кричал: «Она, бедная, к сливе была привязана! И ведь ни один про нее не вспомнил, черт бы вас всех побрал!» Не знаю, почему он так шумел. Сомневаюсь, чтобы Белка кому-нибудь понадобилась: она была кривая на один глаз и тощая, как скелет. Я не любил на ней ездить. Да и другие связные тоже. Один только Маркан часто разговаривал с ней, обещал, что после войны купит ей хомут, запряжет и будет пахать землю. Мы все над ним потешались, а Ранко как-то сказал: «Все это хорошо, вот только вопрос, доживете ли вы с ней до конца войны? Ведь даже если пуля вас минует, вы сами, того и гляди, богу душу отдадите, непонятно, в чем она у вас до сих пор держится!» Маркан даже не обиделся на него.