Андрея будто за язык дернули:
— Они, действительно, не того, без вкуса.
— А мы иначе пока не можем, як то кажут… не доросли, — вспыхнула Стефка, хмуро глянув на Андрея, и отвела глаза.
— Еще научитесь, — улыбнулся он.
— А то можно вместо этого мещанства повесить коптилки, — колко заметил Степан. — Можно ваши фронтовые, из патронов, то будет вкус.
— Да что это вы, братцы. Будто ссоритесь! Молодежь…
Копыто укоризненно растопырил руки, словно бы прося прощения за бестактность Степана. Немая эта сцена, рассерженный Стефкин вид почему-то развеселили Андрея. Узкое лицо Степана побагровело — чудной, какая его муха кусает?… И вдруг Андрей вспомнил, нет, он не мог ошибиться, память его никогда не подводила: его тогда еще поразила необычная форма лица. Было это летом сорок четвертого где-то здесь, за окраиной Сарн, в лесу, куда он пробрался с группой разведчиков…
Тогда лицо это было искажено от страха, синие глаза будто выцвели, и он даже не вырывался из рук Лахно — старшего, а только заикался и все лепетал, что он не партизан, он просто охотник, вышел за дичью, вот и пистолет трофейный, есть, мол, нечего, пока его не прижали, — тут же и раскололся, признав в них русских, советских, и, весь дрожа словно от радости, сообщил, что партизанская база недалеко, у Ракитян, он покажет, проведет. Юлил, как собачонка, то и дело переспрашивал: «Так вы в самом деле свои?! Вот счастье, вот счастье…» У них было другое задание — отпустили «охотника».
И сейчас у Андрея мелькнула озорная мысль — напомнить Степану. Но что-то удержало его. А вдруг все-таки ошибся? Он лишь сощурясь смотрел на парня, в заблестевшие его глаза.
Распахнулась дверь, в цех ввалилась толпа молодежи — среди них Андрей увидел Юру и Николая, и сразу стало празднично от смеха, говора, сверкания монист, белых мужских рубах с яркой вышивкой.
— Давайте, давайте, артисты! — громко приветствовал Копыто, — вон туда, в красный уголок, готовьтесь пока, веди их, Стефа, зараз и мы соберемся…
— Так беру люстру? — спросил Степан.
— Бери, бери, потом оформим как подшефным… — Степан стал укладывать звенящее стекло в картонную коробку. — Может, и вы скажете пару слов, лейтенант, на тему патриотизма, как говорится?
Андрей пожал плечами, поймав на себе все тот же пытливый взгляд Степана, казалось, тот все еще не мог успокоиться, чутко следя за каждым его движением.
— Так вот и давайте, на тему патриотизма, — сказал Копыто, — из фронтового опыта.
— А как то понимать — патриотизм? — как бы между прочим спросил Степан, не спеша перевязывая коробку. И в голосе его проскользнула усмешка. — Слово это при всех властях звучало. А что оно такое, а? Вот вы, когда шли в бой, про что думали? — он покосился в сторону Андрея. — Про землю, что ли? Так вранье же это. — Стеклодувы, что были поближе, заинтересованно оглянулись. Степан поднял полыхающее лицо, встретив любопытные взгляды земляков. И тут же кинул им: — Я знаю, неудобно с гостем спорить. А все же что оно такое, что за категория чувств? Кругом вот лозунги, громкие слова, а что в человеке на самом деле делается, когда он, скажем, в атаку рванется и даже «ура» не кричит, о чем думает?