И когда он полз к яме с ворохом сена, чувствуя за собой нацеленные стволы автоматов, в душе было пусто и холодно. Снова полоснула огненная очередь, он пригнул голову, уткнулся в снег, улыбаясь мертвой, каменной усмешкой.
Все вобрала эта усмешка — постоянный, ставший привычным риск окопной жизни, тяжкие эти, послевоенные, месяцы скитания по лесам, ночевки в сугробах, тягучий голод и тишь промерзших рассветов. В эту минуту он уже не представлял себе врагов в отдельности — немцев, полицаев, бандеровцев, — все они слились перед ним в одно лицо с кошачьим затаенным взглядом. Мир развалился надвое, четко напоминая об извечной классовой непримиримости.
«Если враг не сдается…» — давние, слышанные с детства слова. Он никогда не задумывался над их смыслом. Даже немцы во время его разведпоисков, ставших будничными, не вызывали в нем такой отчаянной ненависти. Зло как бы воплощалось в обличье Степана — переменчивом, неуловимо насмешливом, затаившем неистребимую жестокость и потому требовавшем отплаты…
Извечное лживое лицо войны, с ее кровью, насилием, онемевшими на пепелищах детьми, с той же изломанной страхом судьбой Фурманихи, с мертвыми звездами в Колькиных глазах — все было в этой кошачьей морде, стремящейся к власти над людьми. Мысли спутались…
— Достать бы еще гранаткой, — озабоченно пробормотал Политкин, все-таки поползший следом.
— Пока не надо, выкурим, как крыс. А теперь давай назад…
— Товарищ лейтенант…
— Кому говорят! Страхуйте из-за угла, вдруг выскочат.
— Есть!
Андрей двинулся дальше к бурту, обдирая ладони о мерзлый снег. Дважды залегал под свинцовым дождем, все так же жестко улыбаясь, и снова полз. Потом, вынув зубами спичку, чиркнул о коробок и швырнул охваченную пламенем вязанку в черный провал, тотчас бросил еще одну и еще.
Белый дым повалил из ямы, подымаясь столбом.
— Выходи, Степа! — рявкнул от угла Бабенко, наставив автомат. — Выходи, гад, пока живой!
Дымный столб стал прозрачен, истаивая постепенно. Андрей стал отползать. Схорон по-прежнему чернел открытой пастью.
И опять полоснуло огнем, он уткнулся в сугроб, машинально тронул ухо. И по тому, как оно зашлось холодком, понял: зацепило все-таки. Он приложил к мочке комок снега и в два прыжка очутился за хатой:
— Куда вас понесло, надо же… — пробормотал Политкин, протягивая завалявшийся в кармане пакетик. — Задело?
— Крови не было…
— Видно, обожгло. Обойдется.
— Черт те шо, а не драка, — пробубнил Бабенко. — Зарылись в нору.
Андрей и сам не понимал, почему не сработало горящее сено.
А из схорона уже почти беспрестанно хлестали очереди автоматов. Бандиты, видно, не думали сдаваться, непонятно на что надеясь.