— Нехай бы себя и сгрызли, — сказал Бабенко, — легче бы людям дышалось…
Вдали, осиянный закатной луной, серебряно полыхал лес, и все вокруг — исполосованные тенями искрящиеся буераки, сквозные, припущенные фиолетовым снегом березнячки, золотая петля реки с глазастыми мазанками по берегу, будто подсвеченные волшебным фонарем, — казалось ожившей сказкой. И странно до жути было сознавать, что в этой сказке таятся человечья ненависть и беда, свистят пули, рвутся сердца…
— Лежит, плачет, — послышался голос сержанта. — Разрывная — в ногу, завязал ее в лубок… Хоть бы этот милиционер скорей появился, отвезти ее надо, а сани у него остались.
Юра говорил с частыми придыханиями, будто хмельной, заплетая слова…
Андрей коснулся ладонью его лба.
— Вместе с тобой и отправим. Жар у тебя!
— Немного как будто…
— Зачем возвращался, шут гороховый?
— Он у нас герой, — усмехнулся Полнткин. — Раненый на поле брани.
— Ну-ка, Бабенко, — сказал Андрей, переждав очередную вспышку огня из схорона. — Подкинь им связку гранат, пусть немного успокоятся.
* * *
Довбня прибыл не один, с ним было двое в голубых ворсистых шапках и такого же цвета погонах на дубленых полушубках, третий — офицер. Медвежистую поступь Довбни, в тени которого пребывали остальные, Андрей различил издалека и тотчас пошел навстречу. Сзади озорно пропищал Политкин:
— Гля, братцы… Салют стражам нашего внутреннего спокойствия!
— Заткнись, — прозвучало из-за спины милиционера.
— Тем же концом с другой стороны.
В ответ засмеялись. Тот, кто смеялся, щуплый, с тремя звездочками на погонах, отвечая на приветствие, сжал ладонь Андрея маленькой крепкой клешней, и пока лейтенант объяснял Довбне обстановку, слушал, слегка отвернув лицо, точно был глуховат.
— Монах, — заключил старший лейтенант, — начальник прав, больше никто. Месяц назад перешел границу и как в воду канул.
Довбня крякнул досадливо.
— Как я его упустил, ведь было ж на уме. И примета известная — сломанный нос. Не прощу себе…
Старший лейтенант отошел к своим и о чем-то быстро заговорил, только сейчас заметил Андрей сложенные у ног солдат зачехленные лопаты, лом и железный ящичек на защелках.
— Взрывать, что ли, старший лейтенант?
— Не хотелось бы. Но если Монах, иного выхода нет, живым не выйдет.
— Кто он такой все-таки?
Довбня чуть покосился в сторону возившихся с инструментом солдат, сказал негромко:
— Был тут в войну бандеровский резидент, стравливал нас с поляками, всех скопом продавал немцам, а немцев — союзникам. Если это он, тогда все ясно и со Степой. Вот оно как, елки-веники.
— Секрет?