Да, это был комбайн. Массивная, приплюснутая глыба его, охваченная пушистым инеем, искристо сверкала под зелеными холодными лучами солнца. Кое-где густой ворс инея был беспорядочно нарушен — это следы брезентовых рукавиц такелажников. Петр Григорьевич с волнением устремился к сердцу машины — пульту управления, угадывая ее основные узлы, скрытые для глаза панцирем корпуса. Чуть в стороне от комбайна лежало громадное, неправильной, продолговатой формы колесо. «Вот это и есть бар», — подумал Петр Григорьевич, узнавая его по конфигурации, запечатленной в рисунках учебника. Но в натуре бар выглядел куда солиднее, мощнее. Его крупные зубцы, вмонтированные в цепь, казалось, вот-вот помчатся по овальному кругу бара, готовые крушить толщу угольного пласта. В глубине бара, перед застывшими скребками грузчика, тускло поблескивала отбойная штанга — могучая рука комбайна.
— Ну, что? — подходя к складу, у стены которого лежали сгруженные врубмашины и комбайн, радостно, почти торжествующе спросил Санька Окунев. Весь его сияющий вид подтверждал, что Санька чувствует себя первооткрывателем этой удивительной, заинтересовавшей Петра Григорьевича машины.
— Машинка хорошая, — отозвался Петр Григорьевич, поняв состояние Саньки. — Если, конечно, в добрые руки попадет.
— А наши такелажники говорят, что это гроб с музыкой, — кивнул Санька в сторону комбайна. — На других шахтах столько мучаются с ними: расценки снижены, а норму — черта с два дашь.
— Ну, это как сказать, черта с два... — оборвал Саньку Петр Григорьевич и нахмурился: такой отзыв о машине почему-то неприятно задел его. — Все понаслышке, все с бабкиных побасенок треплются твои такелажники... Лишь бы языком чесать... — и добавил, направляясь к нарядной: — Лучше бы машины в склад затащили, чем без дела-то болтать.
Улыбка медленно сползла с лица Саньки; он не мог понять, чем обидел Петра Григорьевича.
...Хлюпает под сапогами вода, иногда похрустывают мелкие куски породы и угля, заглушая этот хлюп. Петр Григорьевич привычно отмечает, что подходит к пятому, горизонту: здесь всегда сыро, потому что рядом, чуть-повыше пластов — река. Ползут по сырым стенам едва заметные струйки, водяные капельки сверкают на рельсах, даже серые, потемневшие и склизкие от времени лесины крепления обдала холодным потом бегущая где-то там, на поверхности, река. Но Петр Григорьевич привычно не замечает этого, идет по ребристому штреку вниз и, как всегда при подходе к своему забою, тревожно думает, успели ли вырубить для врубовки; нишу.