Утром у шалаша раздалось вежливое покашливание. Я выглянул. Рядом с шалашом стоял один из моих холопов, держал в руке миску с кулешом. Наверное, спал я долго, раз кулеш сварить уже успели.
Я выбрался из тесного шалаша, вытащил из чехла ложку, уселся есть. От костра доносились взрывы хохота. Интересно, что они там веселятся?
Доев, я подошёл. На Федьку-занозу было страшно смотреть. Один глаз заплыл, губы разбиты.
— Это что — баба тебе в глаз кулаком засветила?
— Нет, не кулаком — сковородкой чугунной.
Все заржали.
— А по-моему, боярин ему в глаз дал, чтобы, значит, из лагеря не убегал.
Народ веселился, а Федька кривился уголком рта. М-да, хорошо ему досталось. Ладно — хоть не покалечили, не убили.
Заметив меня, все вскочили.
— Отдыхайте, отсыпайтесь, — разрешил я.
Ночное происшествие осталось между мной и Федькой — ни он, ни я словом не обмолвились, только заметил я после того, что Федька в бою всегда рядом держится, в опасные моменты то щитом, то грудью своею от вражеской сабли меня закрыть пытается.
На крепости выкинули белый флаг, и в русский лагерь из Смоленска вышли переговорщики. Чем закончилось дело — мне неизвестно, но на следующий день пушки загромыхали снова.
Через три дня крепость сдалась, на всех башнях выкинули белые флаги. В Смоленск отправился боярский сын Иван Шигона с дьяком Иваном Телешовым. И июля тридцать первого числа смоленские бояре отворили ворота, били челом государю, и крест на том целовали. «В град Смоленск послал государь боярина своего и воеводу Даниила Васильевича Щеня, и иных своих воевод со многими людьми, и велел им всех людей града Смоленска к целованию привести, и речь им, государем жалованную, говорить». Так поведал потомкам летописец.
В честь победы из государевых закромов было угощение боярам, да детям боярским, да ратникам. Целый день воины пили, ели, гуляли. Песен попели, поплясали под дудки да жалейки невесть откуда взявшихся музыкантов.
Потом были сборы и дорога домой. Никита кручинился:
— Второй раз в поход сходил — одни убытки токмо, никаких трофеев, да за хозяйством пригляда нету. Дома жена осталась — так что от бабы возьмёшь?
По возвращению в Смоляниново хозяйство своё нашёл я в полном порядке, а вскоре и жатва началась. Урожай выдался славный. Мельница завертела, замахала крыльями в полную силу.
Звероватый Тимоня оказался большим тружеником, дело своё знал. О муке его вскоре слава пошла по всей округе, и потянулись крестьянские возы к мельнице. Тимоня ходил по мельнице, обсыпанный мукою с головы до ног. На мельницу никого не пускал, помогал ему всё тот же приблудившийся подросток. В общем-то, неплохим работником Тимоня оказался — с характером, правда.