— У тебя убийственный характер, Мария. Ты хотя бы знаешь об этом?
— Из-за этого характера замуж до сих пор никто не взял, — едва заметно улыбнулась та.
— И не возьмет. Ни-ког-да не возь-мет! — подхватился Громов. — Нет, ну ты посмотри на себя на трезвую голову. Посмотри и подумай. Кому ты нужна? Кому ты… такая глупая, нужна! Да ты так и останешься на всю жизнь…
И вдруг, встретившись с удивленным взглядом Марии, осекся на полуслове. Господи, да ведь она действительно никогда не выйдет замуж! Только совсем по иной причине. Он просто-напросто забыл об этом. Он о многом забыл, устраивая ей разнос… вместо того, чтобы поклониться за неженское мужество ее, преданность гарнизону, готовность умереть во имя Родины. А еще — извиняясь за трусость таких, как Пащук и Рашковский, для которых своя шкура дороже долга и чести.
— А знаешь, — будто прочитала его мысли Мария, — уже там, на равнине, я встретила Рашковского. Я еще удивилась, потому что знала, что он со своими бойцами должен был прикрывать дот. «Куда же вы, товарищ старший лейтенант?! — спрашиваю. — Ведь был же приказ остаться еще на сутки!»
— А он, шкура, что? — попробовал подняться Коренко.
— …Подошел ко мне и тихо, шепотом, чтобы бойцы его не слышали, говорит: «Не ходи туда, дура. Все они уже, считай, на том свете. А если пойдешь, посоветуй этому своему женишку из дота, пусть оставит в подземелье десяток солдат, а с остальными, пока не поздно, сматывается».
— Почему ты не пристрелила его? — глухо спросил Коренко, очень удивив этим и Кристич, и коменданта. — Почему ты его не пристрелила?!
Но Кристич лишь удивленно уставилась на него.
— Его счастье, что это не я встретил его там, — проворчал Громов. — Его трусливое счастье.
— Неужели стрелял бы?
— Что в этом неестественного, на войне-то? Он что, предлагал идти с ним? Только честно.
— Предлагал, конечно, — потупила взгляд Мария.
— Эй, немчура, гроба мать! — вдруг донеслось из артиллерийского капонира. — Чего приуныли?! Что, зубы разболелись? Так я их сейчас, так, мать вашу… подлечу!..
— Крамарчук, что там у вас происходит?! — крикнул Громов, выглянув из отсека. — Что за переговоры?!
— С солдатами фюрера общаюсь, товарищ лейтенант! — нисколько не смутился сержант. — По текущему политическому моменту. Хоть душу отведу.
— Прекратить, — недовольно проворчал лейтенант. — Ладно, что уж теперь… — растерянно развел он руками, вновь обращаясь к санинструктору. Теперь уже ничего не поделаешь. Остаешься с нами. Извини, все, что я мог сделать, чтобы спасти тебя, я сделал. Ну, скажем так, почти все.