— Не хотите ли вы сказать, лейтенант, что сами «выпросили» это удостоверение у Карла Зигфрайта? — благодушно улыбнулся Смаржевский и, не дождавшись ответа, вышел.
«Странно, — подумал Беркут, — почему бы не признаться, что и мундир, и документы дал ему капитан Залевский? Какую такую тайну польской разведки это могло бы раскрыть мне? Или просто срабатывает привычка создавать завесу таинственности вокруг всего, что интересует постороннего?»
Да, наверное, нужно было сжалиться над теми двумя влюбленными. Ни до них, ни после них никто из врагов не порождал в нем столько сочувствия, и ничья смерть не вызывала потом у Беркута такую бурю самых противоречивых чувств и мыслей. Но откуда им было знать, что судьба свела их с человеком, которого только месяц назад немецкий офицер приказал замуровать в доте? Вместе с гарнизоном. И что за эти месяцы войны на его глазах немцы сотворили столько нечеловеческой жестокости, что трудно найти солдата, который бы по-настоящему мог пожалеть их.
Кроме того, Андрей понимал, что стоит отпустить этих влюбленных, как вся операция по добыче формы и документов теряет смысл. Немцы начнут останавливать и проверять каждого, кто похож на него, Беркута, каждого, кто появится в Подольске и его окрестностях в мундире лейтенанта.
Да, сказав Крамарчуку: «Не надо жалеть меня, сержант. Этот грех я должен взять на свою душу», он отослал его к мотоциклу, а этим двоим еще дал возможность обняться. Это все, что он мог сделать для них. Первой он пристрелил девушку, чтобы не слышать ее душераздирающих криков.
Уже выйдя за село, на той стороне долины, Беркут еще раз достал удостоверение. Карл Зигфрайт! Надо же было, чтобы война так напомнила о нем! А как это непросто: смотреть в глаза убитому тобой человеку. Даже если это глаза солдата, врага, оккупанта, и смотрят они на тебя уже только с фотографии.
«Не нужно было надевать его мундир», — сказал он себе, вглядываясь в придорожные заросли по обе стороны лесной тропы.
Он и тогда, в сорок первом, надел его только дважды. Как-то не жилось и не воевалось ему в этой форме. Слишком выразительными оставались воспоминания о погубленных из-за нее душах.
* * *
Мазовецкий и мальчишка ждали его в долине, у развилки тропы, возле родничка, над которым стояло позеленевшее от времени распятие, с впившимся в голову Иисуса Христа осколком снаряда. Странно, что до сих пор никто не решился извлечь этот осколок. Может, потому и не решился, что так, с осколком, это распятие, как и связанные с ним библейские мучения Христа, приобретало совершенно иной, сугубо земной и современный смысл.