Мария читала письмо из Германии:
— «Лагерфюреру лагеря в Освенциме. Я получил извещение, что моя дочь Лотта Шульц умерла в лагере от болезни сердца. Благодарю за то, что власти меня об этом уведомили. Я горд, что она умерла, как настоящая немка на поле славы. Прошу прислать часы, которые после нее остались. Это фамильная память. Остаюсь всегда к услугам лагерфюрера и родины. С немецким приветом, хайль Гитлер! Франц Шульц».
Шеф с глубочайшей серьезностью выслушал о смерти «на поле славы». Следующее письмо было иного содержания.
— «Лагеркоменданту в Освенциме. Прошу подробно описать, как умирала моя дочь Данута Висневская, Что говорила перед смертью, кто за ней ухаживал? Спрашиваю потому, что моя дочь была здоровой и цветущей, кровь с молоком. Спрашиваю, как мать: что вы с ней сделали? Ей было двадцать лет, и я знаю, что если бы она была дома, то не умерла бы в таком возрасте…»
Мария прервала чтение, вопросительно глянув на шефа.
— Читай дальше, что пишет эта глупая мать, — проворчал шеф, зажигая сигарету.
— «…Она была моим единственным утешением и опорой моей старости. Я надеялась, что она вернется домой. А теперь мне уже не на что надеяться, некого ждать, вы можете теперь арестовать и меня. Дочь моя была права, когда говорила, что вы садисты…»
— Читай, читай этот вздор, — подбадривал шеф, усаживаясь поудобней.
— «…и злодеи, каких не было от сотворения мира, и будьте уверены, что господь бог отплатит вам за мое дитя…»
— Ну… хватит, Мария, довольно… Дай-ка сюда это письмо с конвертом…
— Записывает адрес, — шепнула Неля. — Ну, поплатится она за свои слова. Как можно так писать! Разве не знают, что такое Освенцим? Либо наивны, как дети, спрашивают, от чего и как умерла, просят прислать прах, — либо вот так грозят… А ведь надо стиснуть зубы!..
— Не говори так, Неля! Ведь у тебя есть сын. Надо ли тебе объяснять, что боль материнского сердца не спрашивает у разума…
Мария прочла еще письмо немца из Берлина, который просил прислать ему «дорогой прах» жены.
Мы отыскали фамилию в картотеке, и оказалось, что его жена была еврейкой. Шеф ругал теперь «идиота-немца», который прах своей жены еврейки называет «дорогим».
Наконец ему надоела эта возня с корреспонденцией, он закрыл за собой дверь в кабинет и включил радио:
«Верховное командование вермахта сообщает…»
Я приложила ухо к стене. Зютка перестала стучать на машинке. В шрайбштубе воцарилась тишина. Таня на цыпочках прошла по всем комнатам и предупредила:
— Тише, сообщение с фронта…
«Наши войска отошли в плановом порядке, оставив город…»