Натянув брюки, Джонас зашагал к себе в комнату. По пути он совершенно машинально заглянул в комнату Лиз. Она переодевалась в халат.
Джонас, уже поздно.
Я сделал тебе больно?
Она смерила его таким взглядом, что у него внутри все перевернулось.
Да. Я хочу перед сном принять душ.
Лиз, мне нет прощения за то, что я был таким грубым, да и тебе легче не станет, но...
Она не дала ему договорить:
—От твоих извинений мне стало еще хуже. Если ты сказал все, что собирался... я бы хотела остаться одна.
Некоторое время он молча смотрел на нее, а потом провел рукой по волосам. Как мог он убеждать себя, будто понимает ее, если она по-прежнему остается для него загадкой?
—Лиз, черт побери, я извинялся не за то, что занялся с тобой любовью, а за свою топорность, грубость. Я же тебя практически изнасиловал!
Она скрестила руки на груди и попыталась напустить на себя невозмутимый вид.
—А я тебя.
Губы у него дрогнули в улыбке.
—Это уж точно!
Ее глаза не смеялись.
—Ты тоже хочешь, чтобы я перед тобой извинилась?
Джонас подошел к ней и положил руки ей на плечи. Лиз отделял от него лишь тоненький цветастый халат.
—Нет. Я хочу другого. Чтобы ты сказала, что хочешь меня так же сильно, как я тебя.
Гнев прошел; Лиз посмотрела куда-то вдаль, ему за спину.
— А я думала, это и так понятно.
Лиз... — Он ласково развернул ее лицо к себе.
Ладно, я тебя хотела. А теперь...
А теперь, — перебил он, — послушай меня, пожалуйста!
Не нужно ничего говорить.
Нет, нужно! — Джонас подвел ее к кровати, усадил рядом с собой и взял за руку. Взошла луна. — Я приехал на Косумель с одной-единственной целью. И здесь для меня ничего не изменилось, зато изменилось многое другое. Когда я впервые увидел тебя, я подумал, что тебе многое известно и ты что-то скрываешь. Сначала я связывал свой интерес к тебе с Джерри. Но вскоре я понял, что дело не только в нем. И мне захотелось самому узнать о тебе все.
Зачем?
Не знаю. Я не могу не тревожиться за тебя. — Поймав ее удивленный взгляд, он улыбнулся. — Ты как будто вполне самодостаточна — и все же производишь впечатление брошенного, беспризорного ребенка. Сегодня я нарочно завел с тобой разговор о Вере и о том, почему ты здесь оказалась. Когда ты поведала мне историю своей жизни, я не смог совладать с собой. Она выдернула руку.
—Все понятно. Общаться с матерью-одиночкой непросто.
Кипя гневом, он снова схватил ее за руку.
Хватит приписывать мне слова, которых я не произносил! Ты стояла на кухне и рассказывала о себе, и я представил тебя — юную, наивную, доверчивую, преданную, брошенную. Я узнал, что с тобой случилось, и понял, почему ты сама разрушила свою мечту, отказалась от того, что хотела больше всего на свете.