Обзор внутри чертова шлема был не лучше, чем у крысы в крысоловке — узкая полоса.
Мост был опущен, скорее всего ему не позволят вывезти детей, хорошо что больше не видно латников, и он все поглядывал на круглый невысокий донжон, который еще держался и в распахнутые ворота было видно, как ударяют бревном в окованные двери.
Личико покажите, благородный сэн, сказал сержант. Читать то я не умею, с чего бы мне читать. А вот память у меня хорошая. Слишком много нелюдей нынче скрыться желает. А ну как под шеломом у вас нечестивая масть.
Он выхватил меч, непривычный, не под руку, плохо сбалансированный, рубанул наотмашь и поскакал к мосту, расшвыривая пеших.
Жеребца ткнули рогатиной, лязгнул металл о металл, здоровенная тварь в украшенном шипами налобнике рванулась вперед, прямо по человеческим телам. Он бросил копье и рубил как сумасшедший, он всегда старался не калечить пехоту, война дело благородное, рыцарь против рыцаря, а простецы пусть уродуют друг друга сами, как хотят…
Он рубил и рубил, как мясник или дровосек, напрягая мышцы и жилы, с силой выдыхая, когда меч летел вниз.
Арбалетный болт звонко ударил в забрало и отскочил.
Пахло кровью и дымом. Всегда пахнет кровью и дымом, за долгие века этот запах пропитал его насквозь.
Кровь, дым, пронзительные крики раненых и птиц.
На брусчатой мостовой лежит мертвая невенитка, серый капюшон свалился, серебряные волосы залиты кровью и вываляны в пыли.
Донжон горел, заволакивался черным маслянистым дымом, этого не могло быть, он помнил что было не так, башня загорелась позже, а он все никак не мог прорубиться к ней через плохо вооруженную толпу, но их было слишком много, они сдавливали конские бока, как волны моря, снова рявкнула пушка, стреляли уже в него, не жалея людей, толпившихся вокруг, или может уцелевшие защитники замка приняли его за врага. Башня горела и горела, и сыпалась внутрь себя, и стала факелом, печной трубой, чудовищной раскаленной гробницей, и тут его конь споткнулся и небо обрушилось сверху всей своей тяжестью.
Он открыл глаза и некотрое время молча лежал, успокаивая бешено бьющееся сердце. Ноздри и губы все еще разьедал запах паленой плоти и горящего дерева. Ядро тогда угодило в него, ломая ребра, и повалило вместе с конем, и он лежал, сглатывая собственную кровь, но ее было много и она стекала под шлем, щекоча шею. Боли он уже не помнил, а это почему то не забыл.
Жуткий запах пожарища постепенно превратился в приятный запах еды. Кто-то жарил яичницу с беконом и варил кофе. В пыльное, покрытое разводами от дождя окно косо пробивался солнечный луч. В складках старого балдахина над кроватью лежали синие тени.