— Все?
— Все, — тихо откликнулась Анна. Она подошла к полке, сняла небольшой мешочек, долго копалась, развязывала, наконец вытащила пригоршню покоробленных коричневых комочков. Бориско опять закрыл глаза, слушая, как вновь зашебуршала мельница, думал:
«Знать бы, что урожай под снег ляжет, можно было бы рогоза [252] и поболе надергать».
В памяти всплыл один из минувших августовских дней. Холодный ветер несет косые струи дождя, шелестящие в болотных зарослях. Клонятся стебли рогоза. На темных бархатных шишках — мелкий бисер водяной пыли. Даже сейчас вспомнить, так дрожь пробирает: холодно было лезть в воду, чувствуя, как лапти уходят в илистую жижу, да и выдирать рогоз, вцепившийся корнями в дно, не легко. Дома, нарезав корни, Анна сушила их на противне, на легком жару. Чистого хлеба есть не пришлось совсем, а сейчас кончилось зерно, подходил к концу и рогоз.
Бориско вдруг встал, снял с колышка полушубок.
— Ты куда?
— В монастырь. Пущай святые отцы помогут. У них, чаю, в закромах хлебушка немало припрятано.
— Зря, Боря: не дадут монахи хлеба.
Бориско не стал слушать, отмахнулся, вышел из избы.
У закрытых монастырских ворот толпились мужики, переговаривались приглушенными голосами:
— Вконец отощали…
— Сосновую кору едим…
— Вчерась, говорят, монахи хлеба давали…
На этот голос сразу откликнулись.
— Давали, говоришь?
Долго стояли мужики. Наконец, не скрипнув на жирно смазанных петлях, приоткрылись ворота. К народу вышел отец вратарь. Был он могуч в плечах и, несмотря на густую седину, румян.
Люди сдернули шапки. Кое–кто опустился на колени.
— Чего вам, мужики, надобно? — спросил он густым сытым басом.
— Погибаем, отец, голодной смертью.
— Одна надежа на монастырь.
— За нами не пропадет.
Монах кашлянул, будто труба иерихонская, глаза его добродушно сузились.
— Вставайте, мужики, с колен. Не мне — отцу ключарю кланяйтесь, ибо он анбарами ведает. Да не толпитесь вы! Вишь, народ беспонятный. Отец игумен приказал пускать по пяти людишек, не боле, штоб воровства не было, штоб вас во грех не вводить. Пятеро проходи, остальные ждите.
Когда первые пять человек вышли из ворот, неся по мешку с зерном, к ним бросились остальные.
— Ну как?
— Значит, дают хлебушка!
— Шибко куражится отец ключарь?
Первый из идущих мужиков скинул свой мешок в сани и, вытирая пот, ответил:
— А пошто ему куражиться? Здесь не боярская усадьба. Здесь все со Христовым именем делается, только вот на кабальной записи крест пришлось поставить, о том отец ключарь не забыл, нет, не забыл. Тут на тя и хомут надевают со смиренной молитвой.