А Захар тем временем просил:
— Дозволь, Дмитрий Иванович, взять сотню Семена Мелика. Мы с Семеном дружим, оно как раз придется.
Князь засмеялся:
— У тебя губа не дура! Ладно, бери. Ребята лихие. В поход сегодня же.
— Я мыслю в Ярославле мурзу перехватить.
— Нет! Не поспеешь. Князя Михайлу без боя побили, он теперь борзо побежит. Иди прямиком на Мологу. Спеши.
Дмитрий вдруг подмигнул Тютчеву с веселой хитринкой:
— Пойдем сейчас дары для мурзы выбирать.
— Пойдем, княже.
Вельяминов, не шелохнувшись, глядел им вслед.
«И вечерню стоять не стал. Греха не боится Митя. Млад и глуп. Со смердами якшается…» Но тут взгляд Вельяминова упал на быстро спускавшегося со стены Боброка. «Со смердами? Нет! Вон Боброк, не то что боярин — князь, а в Москву на службу пришел и к Мите куда как близок. Значит, не в смердах суть, не в Захарке и Семке. Значит, он мне… не доверяет!»
Земля поплыла из–под ног боярина Вельяминова.
Глухой, темный лес стоял вокруг. Нижние сучья мертвые, серые сплелись в колючую сеть, рвали одежду, норовили выколоть глаз, сорвать шапку. Лес сырел, дорога терялась во мхах. Да и какая дорога — бортничья тропа, петлявшая меж буреломных завалов. Семен который раз спрашивал мужика–проводника:
— Далече осталось до Волги?
Мужик отмалчивался, только вздыхал, явно заблудился. Наконец проводник остановился около древней сосны, склонился над крестообразной зарубкой, затянутой смолой, запустил пятерню в затылок.
— Вишь ты, куда он завел.
— Кто он? Куда завел? Далече до Волги?
Мужик укоризненно посмотрел на Семена из–под лохматой опушки шапки.
— Кто он? Вестимо кто…
— Полно врать! Сам запутался, а на лешего валишь, да и хохота лешачьего мы не слышали.
Мужик насупился, строго прикрикнул:
— Помолчи! Не поминай его. Накликаешь лихо. А что до хохота, так он эдак разве бабенку какую заведет, а нас, лесовиков, этим не возьмешь. Он норовит глаза отвести, там на тропе корягой станет, здесь туманом ляжет. Вот и ныне завел нас на проклятое место. Ты о Волге спрашивал, далече ли. Рукой подать, пяти верст не будет, а все без толку. Перед нами зыбучее болото, а посреди его озеро Лушма, Святое тож.
— Святое? Это к добру.
— К добру, — передразнил мужик, — как же, держи карман шире. Кто его Святым прозвал, не ведаю, но самое это гиблое место. И не велико озеро, а глубь преужасная. В зыбуне [262] окна, а в воде он…
Мужик не договорил. Фома толкнул проводника, тот плюхнулся на моховую кочку, а Фома загремел:
— Кто это он? Водяной, што ли? Подавай его сюды! Я ему соминые усища повыдергаю! Где тут зыбун непроходимый? Нет такого болота, штоб я через него не перебрался!