Тютчев в ответ с чуть заметной издевкой:
— На себя пеняй, княже, об отраве у нас и в мыслях не было, а ты проговорился.
Посол крутил шеей, смотрел то на князя, то на Захара, наконец, бормоча проклятия, полез за пазуху, вынул круглый пенал черного лака с золотыми китайскими драконами, ткнул его в руки князю:
— Держи ярлык Мамаев, промышляй великое княжение как сам знаешь, а я… в Москву, а то и вправду отравишь… — и пьяно заорал своим:— Эй! Свертывай табор!..
На прибрежном камне, странно съежившись всем своим огромным телом, понуро сидел Фома. Он смотрел и не видел, как наступает рассвет, не слышал, как начинают подавать голоса птицы, и только когда сверху доносилось позвякивание металла о камень, Фома поднимал голову, в бессильном гневе сжимал кулаки. Там наверху Никишка мечом рыл могилу.
Вновь и вновь вспоминал Фома, как мучился, как трудно умирал человек, заеденный муравьями.
«Отомстить! Как? Нельзя зарубить поганого мурзу! Бед для Руси не оберешься. Душно!..»
Фома пошел наверх, взглянул на тело, покрытое кафтаном, на Никишку, копавшегося в могиле. Подошел к вековой сосне, что стояла у самой ямы, вытащил засапожный нож, начал вырезать старинный осьмиконечный крест.
— Нет! Не то! Не того душа требует!
Фома сорвался с места, кинулся в лес. Никишка удивленно взглянул ему вслед. Прошло еще немного времени, парень опять высунулся из ямы, встревоженно принюхивался.
Из леса явно тянуло дымом.
Наконец на берег вышел Фома, постоял молча, вдруг, что было силы, хватил кулаком по стволу.
— Ну вот! Спалил я проклятый муравейник! Спалил людоедов дотла, а толку что? Мураши, чай, и не виноваты. Мурзу бы сюда! Князя бы Михайлу!
Бедовое местечко — старый колодец на Ордынке. Здесь, под ветлой, утром соберутся хозяйки — и пошли языками чесать. Плещется вода, плещется смех, но сейчас у колодца тихо. Собравшись в тесную кучку, пугливо озираясь, женщины перешептывались меж собой:
— Всяких царевых послов видали на Москве, но такого не видывали.
— Мужики говорили, под Мологой Захар Тютчев мурзе меду поднес, так он гневался, пить не хотел, а ныне что творит!
— С цепи сорвался царев посол, с утра пьян.
— Мурза в Кремле, а простые ордынцы у себя на подворье гуляют. Бабам лучше и не показываться, того гляди в лапы им угодишь.
— Тоже накормить, напоить, ублажить их надобно.
— У князя и харчей и подарков хватит.
— А не хватит — с нас возьмет.
— Ох, бабы, возьмет! Чует сердце!
Внезапный крик:
— Бабы! Мурза! — и будто не было никого у колодца, только одно липовое ведерко катилось с пригорка, марая мокрые бока в дорожной пыли.