— Не пей, княже, первой чарки.
Дмитрий несколько мгновений сидел, глубоко задумавшись, потом встал, сказал просто:
— Спасибо! Кто ты такой, человече?
— Раб ордынский.
— Чем же наградить тебя?
— Ничего мне не надо! — В горячем шепоте раба слышна была страстная, неукротимая ненависть к Орде.
— Так я и знал, что не корысти ради пришел ты ко мне в шатер. Скажи, как звать тебя? Кто твой господин? Я выкуплю тебя из рабства.
Раб отрицательно покачал головой.
— Пустое, княже! Господин мой святой Хизр, чтоб ему… Из его когтей меня не вырвешь. Он лучше убьет русского раба, но на волю не отпустит. Прощай!
Человек беззвучно выскользнул из шатра, растаял во тьме. Стоя у открытого полога шатра, князь все еще вглядывался в пустую ночь. К нему подошел Игнат Кремень.
— Слышал, Игнат?
— Слышал, Дмитрий Иванович.
— Каковы рабы в Орде живут! А!
— Рабы эти русские люди, — задушевно сказал Кремень, — их же никаким ярмом ордынским не согнешь!
Мамай откинулся на подушки, гневно полоснул темным взглядом по лицу Дмитрия. Откажись Дмитрий от первой чары, сославшись на то, что не в русском обычае пить кумыс, Мамай не стал бы настаивать, но Дмитрий ответил, как ножом обрезал:
— Не буду!
Этого простить Мамай не мог. Забыл он слова Сарыхожи, забыл свою хитрую повадку, захлебываясь, твердил:
— Ты, ты посмел так ответить мне! Ты посмел отказаться выпить чару в мое здравие! Я тебя раздавлю, как червя! Я тебя…
Дмитрий, усмехаясь неуловимо, одними глазами, сказал:
— Ну, раздавить меня не так–то просто.
Действительно, стоял он над Мамаем такой могучий, широкий, спокойный, что Мамай казался перед ним щуплым, ничтожным. Но все понимали: «Сейчас Мамай крикнет нукеров, сейчас начнется расправа». Однако Дмитрий до этого не довел. Он наклонился, взял чару. Мамай стих, впился глазами в князя. Дмитрий, подняв чару на уровень глаз, со спокойной укоризной попенял:
— Если ты сам о своей чести не печешься, не перечь в том мне. Аль ты большего не стоишь, чтоб за твое здравие кобылье молоко из медной чарки пить?
Презрительно отбросил чару, залил кумысом ковер. Мурзы ахнули на такую дерзость, а Дмитрий, как ни в чем не бывало, оглянулся, кивнул своим. Княжеская свита, толпившаяся у входа в юрту, распалась на две части, пропуская отроков. Шли они попарно, одетые, как один, в алые кафтаны, несли в дар Мамаю полный воинский доспех. Чуть позвякивали кольца драгоценного панциря, украшенного золоченым узором. В полумраке юрты слабо мерцал золотой узор, врезанный в темный булат наручей, зато меч, на треть длины вытянутый из бархатных ножен, сверкал светлой сталью.