Горазд шел на князя, не спуская с него глаз. Только раз, наткнувшись на труп, он взглянул себе под ноги, увидел раздробленный череп и красную лужу, впитавшуюся в песок, весь содрогаясь, пошел дальше, твердо отстранил вставшего ему на дороге воина.
— Княже!
Михайлу Александровича обжег взгляд Горазда, но, едва посмотрев на него, князь понял: «Мужик не опасен, еле на ногах стоит».
Разлепив сухие губы, Горазд повторил:
— Княже! Трудился я на боярыню Паучиху. Видно, на роду мне написано снова в кабалу идти, но пока я человек вольный. Так слушай же вольное слово. Слушай! Такого разбоя, что ты с Торжком учинил, и поганые не делали! — Замолк. Широко открытым ртом схватил воздух и вдруг, ощерясь, крикнул, как плюнул: — Так будь ты проклят!
Всю силу своей ненависти метнул он в князя этим криком. В ответ княжий меч взвился над головой Горазда, стремительно падал вниз, но в какой–то миг князь рванул клинок в сторону. Свистнув над самым ухом Горазда, меч лишь слегка поранил его плечо.
— Черт! Ты же златокузнец боярыни Василисы! Так?
Горазд молчал. Не рана, нет — гнев, ярость острой болью прошли по хребту, цепко сжали сердце, а князь, хохотнув, ощерил клыки:
— Твое счастье, пес, узнал я тебя. Пригодишься! Эй! Связать его!
Тверские рати не остались ночевать на еще курившемся пожарище Торжка. Прямо на закат уходил полк князя Михайлы. С ненавистью глядели им вслед израненные, связанные люди, последнее проклятие бросали им вслед умирающие, и долго еще народ смотрел в дымную, багровую муть, где утонула тверская рать.
Словно вдогонку за уходящей ратью, с востока поднималась туча. Чем дальше, тем чаще ее лиловые и пурпурные космы разрывала мгновенной вспышкой ослепительная молния. Издалека накатывались зловещие раскаты грома. Перед надвигающейся грозой все стихло: упал ветер, смолкли птицы, и только на берегу Тверцы не смолкали стоны раненых.
В этот час, миновав цепь неподвижно стоявших стражников, на берег вышел тот самый монах, который перед битвой уговаривал новоторжцев покориться князю Михаиле. Медленно черной тенью переходил он с места на место. Напутствовал умирающих, поправлял повязки раненым, подавал воду связанным. Горазд воспаленными глазами упорно следил за ним; ждал, когда он подойдет. Наконец монах приблизился. Облизнув сухие, потрескавшиеся губы, Горазд попросил хриплым шепотом:
— Испить бы, отче!
Монах услышал, торопливо зачерпнул деревянным ковшиком воду, протягивая ковш Горазду, заговорил с мягкой задушевностью:
— Во едином часе погиб град, а ветер пепел развеял, и ныне там, где стоял Торжок, не бысть ничегоже, лишь кости мертвых. Смиряйтесь, добрые люди, ибо кто знает меру гнева господня. Глядите, потухло пламя на земле, а с небеси огонь полыхает. Вон она, гроза–то. Сие все навел господь грехов ради наших. Разумейте, братия, не было града тверже и сильнее Ерусалима, а Тит цезарь взял Ерусалим и попленил весь град, и стоял Ерусалим пуст шестьдесят лет. Такоже и град Новый Торг погиб ныне. За высокоумие покарал господь новогородцев вкупе с новоторжцами. Смиряйтесь, смиряйтесь, братия…