К Митяю подошел архимандрит Пимен, начал уговаривать:
— Почто, владыко, сердце себе травишь? Не век быть буре. Дай волне самую малость поутихнуть, мы не мешкая на корабль сядем, птицей он в Царьград полетит.
Митяй остановился, посмотрел пустыми глазами на Пимена.
— Дивлюсь тебе, архимандрит Переславский, дивлюсь! Ведь знаешь, что Дионисия князь отпустил.
— Знаю! И ты, владыко, знаешь, что мне про то ведомо, о чем же толковать?
— Как о чем? Ведь Дионисий…
— Знаю, Дионисий князю поклялся к Царьграду без его слова не идти, а вернулся в Новгород Нижний и солживил, недели не промедлив, в Царьград побежал. Мы вышли позже, но Дионисий кружным путем по Волге бежит, а мы прямо шли.
Митяй топнул.
— Мамай нас задержал!
— На много ли? Пустое!
Прищурясь, подозрительно поглядывая на Пимена, Митяй отошел на пару шагов, вернулся, сказал в раздумье:
— Думаешь, не обогнал нас Дионисий?
— Не обогнал.
Подойдя вплотную, Митяй неожиданно спросил о другом:
— Худо было попу Ивану в срубе сидеть?
— Худо! Как в могиле!
— Дай срок, обогнал нас Дионисий али нет, а в срубе ему сидеть!
— Твоя воля, владыко.
Митяй опять топнул.
— Ты другое разумей. Бурю пережидать ты меня уговариваешь. С каким умыслом? То ли в самом деле обо мне тревожишься, то ли за свой живот опасаешься, а может, ты с Дионисием заодно! А?
Судорога пробежала по лицу Митяя.
— Смотри, отче Пимен, не сесть бы тебе в сруб заодно с Дионисием. Вдвоем, чаю, веселее будет.
Пимен ответил побелевшими губами:
— Если сидеть мне в срубе, так одному.
— Аль Дионисий тебе не товарищ?
— Ты, владыко, и сам про это знаешь, да суть не в том, кто кому в товарищи сгодится.
— В чем?
— А в том, что не видать Дионисию сруба. Корешки от попа Ивана я тебе привез, так мне ли не знать, про кого они припасены.
Митяй недобро усмехнулся, отвел глаза в сторону:
— Ты прав, знаешь ты много, — еще раз усмехнулся, хуже прежнего, — слишком много знаешь.
Пимен отступил на шаг, положил ладонь на грудь, там, где испуганно трепетало сердце. Митяй сразу забыл о Пимене, скорым шагом пошел к кормчему.
— Не везешь?
Генуэзец только головой мотнул.
— Ладно! — возвысил голос Митяй. — Отсель до Сурожа недалече, туда пойду, авось там настоящий кормчий найдется.
Генуэзец перестал жевать.
— В Сурож?
— В Сурож! И медлить не буду.
Кормчий поднялся.
— Коли так, поп, едем. К обеду корабль будет тебе готов, но обедать своим людям запрети, все равно еда назад пойдет.
— Не твоя печаль, кормчий.
— Не моя, — кормчий хлопнул себя по животу, — мой сыр при мне и останется.
Поп Митяй засмеялся. Доволен был поп, ему и в голову не пришло оглянуться на Пимена, а тот стоял, все еще прижимая ладонь к груди, но о сердце Пимен уже забыл… под ладонью он ощущал твердый комочек: то был утаенный, на всякий случай, корешок попа Ивана.