Поп молчал. Пимен почувствовал, что лоб у него опять взмок.
«Сейчас завопит поп, выдаст меня!»
Но поп не вопил. Пимен наконец спросил:
— Ну что ж ты?
Поп, давясь рыданиями, пробормотал:
— Какие сейчас корешки, где их добудешь? Осень. А до весны в срубе мне не прожить.
— Ладно, на слово поверю. В келью пойдешь сейчас, а корешки припасешь по весне. Весной снова приду.
Поп как будто проглотил последний всхлип.
— Только бы из сруба выбраться! Сырость заела. Опаршивел я. Тело в язвах. Выручишь — будут тебе весной корешки. Только выручи, отец… отец… прости, имени твоего не ведаю.
— Ладно. Понятлив ты, поп, и лукав даже слишком. Товарищ твой где?
— Не бывал мне поганый еретик товарищем, — снова завопил поп, но Пимен не стал слушать его вопли, приказал:
— Волоки его к оконцу.
Илья подошел сам, спросил хмуро:
— Зачем я тебе, отец архимандрит, понадобился?
Пимен начал было приглядываться, но Илья подался назад, только два глаза горели из полумрака. Так и не разглядев его лица, Пимен сказал:
— Мне смелые людишки надобны, а ты, еретик, не трус?
— Не трус и не еретик! Еретики вы все…
— Я с тобой не спорить пришел, — оборвал Пимен, — слушай, бери в разум: из сруба тебя монахи не выпустят.
— Нет, куды там, — подтвердил Илья.
— А я выпущу и к себе на службишку возьму, но и ты, что прикажу, сделаешь.
Злым, лающим смехом отозвался Илья:
— Значит, ножам кого пырнуть аль корешки подсыпать — мое дело будет?
— Твое. И чтоб не умствовать у меня, догадлив больно…
— К чему умствовать, — тихим голосом начал Илья, — я и без того насквозь тебя вижу, святой отец, правду я мужикам говорил: «Не кормите монахов — слуг сатанинских». Боярам да князьям учиться у вас злодействам пристало! Пауки! Аспиды! Василиски! — гремел Илья в исступлении.
Пимен сперва попятился, потом бросился к срубу, несколькими ударами задвинул доску волокового оконца. Крики Ильи стали глуше.
Осторожно, с оглядкой к Пимену подошел игумен.
— Что скажешь, отче?
Пимен круто повернулся к нему, негромко, но яростно прохрипел:
— Попа выпустить, еретика удавить!
Игумен покачал головой.
— Он и сам не долго протянет, а давить негоже: грех.
— Нельзя ждать! Язык у него длинный!
— Что ж, — понимающе откликнулся игумен, — язык укоротить можно. Небось, с резаным языком немного наговорит…