Он тронул знакомую дверь — та легко подалась и распахнулась, открывая темный проем жилища. В прохладной полутемной комнате стояла тревожная тишина.
— Лусия!
Ему не ответили.
Острая тревога охватила англичанина. Он почти ворвался внутрь, но после яркого солнца городских улиц пришлось подождать, пока глаза привыкнут к скудному свету жилища.
— Лусия Сармиенто!
Все вещи лежали на месте — ни следа беспорядка. Блюдо с чищенными орехами. Гитара на стене. Открытая книга, не дочитанный испанкой роман Гарсиласо де Ла Вега. Блестящая посуда. Манта — лоскут ткани, который еще вчера покрывал ее волосы и плечи.
— Лус!
Баррету сделалось жутко. «Надеюсь хоть, она не утопилась сгоряча в заливе».
Пират прошел сквозь чистые комнаты и осмотрел патио — там, как и во всем доме, не было никого. Одно тонкое деревце оказалось сломанным. Свежий неровный пенек медленно слезился смолой.
«Тем лучше, я уберусь без ссоры и по-тихому».
Баррет вернулся в дом, пробежал комнаты насквозь и выскочил на улицу. Мулат лет двенадцати, чисто одетый мальчишка, из озорства возился в пыли, черпал и черпал уличную пыль коричневой ладонью. Он поднял голову и вдруг в непритворном ужасе уставился на Баррета.
— Сеньор моряк, вы сейчас нечаянно сломали печать.
— А? Что? Я теперь вовсе не моряк, мальчик.
— Тут, на двери дома, была прикреплена большая печать. Ее оставили святые отцы, а вы сорвали, когда входили.
Словно громом пораженный, Баррет поднял с земли обломки сургучной кляксы — он так торопился объясниться с Сармиенто, что сдернул запретную печать инквизиции, даже не заметив ее. Мулатик сочувственно сморщил широкий нос.
— Уходите, сеньор, не надо было ничего трогать.
— Ты хоть можешь мне объяснить, куда подевалась хозяйка?
— Прекрасную сеньору увели прочь сердитые люди. Должно быть, она оказалась bruja. Это очень нехорошо и даже совсем плохо.
Питер бесцельно брел вдоль улицы. В эти мрачные часы сам свет тропического солнца выглядел зловещим и напоминал об огне, однако волшебная кружка оставалась терракотовой, спокойной.
«Посудине нет дела до Сармиенто».
Он так и шел — один в яркой толпе, грубо толкая прохожих, не слушал их возгласов, вопросов и угроз. Прямые, словно вычерченные по линейке улицы и просторные дома казались ему отвратительными. Англичанин вздохнул чуть свободнее только когда город остался позади. Пустырь окраины тут переходил в травянистое поле — часть равнины побережья.
«Я посижу под деревом один, отдохну и решу, что мне дальше делать».
Он присел прямо на землю и закрыл глаза. Равнодушные овцы обступили Баррета со всех сторон. Он несколько раз ткнул кулаком их мягкие бока, но потом махнул рукой. Ярость прошла, зато печаль осталась, а на смену всему явилось горькое равнодушие. Еще через полчаса чье-то потаенное присутствие заставило Баррета насторожиться.