Камень ацтеков (Долгова, Михайлов) - страница 60

— Что бы это значило?

Ланда угрюмо молчал. Кажется, что-то надломилось в испанце.

— Мне не надо было спасать тебя, Питер, — сказал он как-то с пронзительной щемящей откровенностью. — Ты всегда приносишь несчастье.

— Ерунда.

— О нет! Увидев тебя впервые, я мимолетно ощутил могильную землю на своих веках, а под затылком — гробовые доски.

— Брось, Эрнандо, в тот день ты просто переел ядовитых листьев.

— Я?! — Ланда сорвался на крик. — Молчи, лжец! Да, конечно, я иногда жую листья, но видение возникло не после них, а как раз перед этим. О, это была рука судьбы, к тому же судьбы прескверной. Я не сомневаюсь, что любой, кто имел несчастье помочь тебе, почти гарантированный покойник. Взять хотя бы сеньориту Марию, которая там, на берегу, ради тебя обманула офицера. Вчера ее тело зашили в парусину и бросили в воду.

— У нее была лихорадка. Еще там, в лагере Кэллоу, я заметил на лице девушки первые следы…

— Ты ее лихорадка, Питер.

Баррет вылез из гамака и сел на лавку, пытаясь справиться с накатившей злостью.

— Хорошо. Если дело обстоит так, то мы квиты. Ты спас мою шкуру, я собираюсь спасти твою. Как только галеон бросит якорь, наши пути расходятся. Раз я тебе не нужен и даже опасен, то клятва утратила силу.

Эрнандо заворочался в своем гамаке.

— Возможно… Возможно, я приму такое решение. Только у тебя впереди встреча с веракрусским судом. Не очень-то обольщайся, Питер, тебе ведь не поверили. Этот хитрец капитан не доверяет до конца никому — ни мне, ни тебе…

Баррет нахмурился, по-новому оценивая мутную серую окраску талисмана.



События не заставили себя долго ждать. В гавани Веракруса Баррета арестовали прямо на берегу, возле роскошных пальм, под крики пестрых беззаботных птиц и шелест морского бриза. Ланда тут же исчез. К казематам Сан-Хуана арестанта доставили в каноэ и под конвоем. С тех пор прошло три недели строгого одиночества, иногда англичанину казалось, что исчезновение Эрнандо было вовсе не ударом судьбы, а скорее ее подарком. Пропажа главного свидетеля безнадежно тормозила судебный процесс.

Первое время Баррет пытался отмалчиваться — иногда это получалось убедительно. Через три дня безмолвия его перестали кормить.

Он кричал по-кастильски, выбирал слова попроще и поэнергичнее, стучал кулаком в стену и по решетке.

Невысокий солдат с мышиным взглядом слушал эти крики, иногда широко и радушно улыбался, изображая непонимание.

Еще через пять дней обессилевший от голода Баррет заговорил по-английски.

В этот вечер ему принесли ужин. Кукурузная каша оказалась недоваренной и слегка горчила от какой-то приправы.