– Да ведь ты хотел туза? – преспокойно ответствовал ему Лович.
Иволгин, глубоко уязвленный, бросил ротмистру:
– Постой же. Теперь я дам тебе туза!
– Господа, господа! Успокойтесь! – раздавались вокруг восклицания.
– Стреляться… – процедил Иволгин.
– Бога ради… – ответил Лович.
– Ну нет, нет! Мировую! – приятель Иволгина Завадский обхватил корнета за плечи и начал нашептывать ему что-то.
Потом Завадский поднял голову и сказал:
– Дурная шутка слишком затянулась. Я полагаю, Лович извинится…
– Ни в коем случае! Я извинений не приму! – продолжал упорствовать корнет.
При этих словах Лович, улыбаясь, достал пистолеты. Иволгин решительно направился к двери и открыл ее. Оба вышли вон, за ними последовали четверо офицеров, добровольно изъявивших желание быть секундантами.
– Да что же это, господа! Разве так можно! – увещевал их Завадский. – Следует обождать хотя бы до утра. И стреляться не здесь…
– Нет, непременно нынче же! – В голову корнету ударило выпитое за вечер вино, и он не в силах уж был остановиться.
К тому же он был сильно уязвлен, а репутация Ловича не позволяла так спустить всю эту историю. Это было бы сильным ударом по чести корнета, как он это понимал.
– Господа, ну примиритесь же… Право, дурно, из такого пустяка… – продолжал свое Завадский.
– Я в снисходительности не нуждаюсь, – твердо ответствовал Иволгин. – И это вовсе не пустяк.
– Как желаете, – отвечал Лович.
Противники встали друг против друга.
– Знай, что если ты не попадешь, – сказал вдруг корнет, – то я убью тебя, приставив пистолет ко лбу!
Лицо молодого человека пылало, на лбу выступила испарина.
– Когда так, так вот тебе, – ответил Лович, протянул руку и выстрелил.
Пуля вошла корнету в бок. Тот упал на землю и выронил пистолет.
Рана была смертельной, что вскоре и удостоверил доктор. Молодой человек был еще жив и, возможно, проживет еще несколько дней, как объявил доктор. Но дела Ловича были плохи. Его не взяли под арест сразу же, но со смертью корнета для него все бы кончилось. Тем более стрелялись они явно, почти на глазах у всего полка.
И только тут, глубокой ночью, Лович вспомнил о Машином письме. Он был спокоен и рассуждал совершенно так, как если бы ничего не произошло и никакой дуэли не было. Он не волновался совершенно и не размышлял о будущем, о последствиях для себя нынешней выходки. Лович два раза перечел письмо и тяжко вздохнул, изумляясь про себя такой доверчивости обстоятельствам. Он никогда не позволял, чтобы случайности имели над ним власть. Вручить свою судьбу дворовому! Это же надо! И, потом, написать столь откровенное письмо ему, Алексею, на это способна только вовсе лишившаяся разума от любви девица.