Почему так вышло, что мы сюда попали и не заметили, как лайнер свой потеряли, я, хоть убейте, не понимаю. Ведь должны были быть стуки, скрипы, толчки, а ничего этого никто не заметил. Я вообще многого не понимаю, что происходит. Не понимаю, как это можно убить человека, не тронув его ничем, ничего не сделав ему, чтобы просто только одно молчание на две секунды, и конец, и даже никакой крови. Как можно отрезать голову человеку, тоже без крови, и не ножом, а просто докоснувшись до шеи приборчиком, похожим на телефон, вот не понимаю, и все. Не понимаю, что мама в дяде Вите нашла и чего она так за него держалась, не понимаю, какая радость дяде Вите была от того, что он так ее под себя подмял. Не понимаю, почему компьютер работает, почему собаки не такие, как мы, и что это за такое — глобальное потепление, которое надо взрывами отгонять. Не понимаю, куда люди деваются после смерти, ведь не может же быть так, чтобы они просто исчезали со всеми мыслями внутри головы. Я долго перечислять могу, чего я не понимаю.
Мне говорят, это оттого, что я маленький и дурак. Но, во-первых, я совсем не маленький, если жениться собрался, пусть даже и не получилось пока жениться, потому что уволокли невесту, разлучили, но все-таки. Во-вторых, я не дурак, я книжки читаю, и сетевые, и даже бумажные попадались, да мне и дядя Витя, хоть у нас с ним были отношения просто жуть никуда, тоже иногда говорил, что я хоть и сволочь, а все-таки не дурак (я-то себя сволочью не считаю), и что даже хорошо, что я не понимаю многого, и что те, кто все и обо всем понимают, что вот они-то самые дураки и есть.
Словом, я, как дядя Витя иногда любил говорить, пребывал в полном недоразумении. Единственное, что я понимал четко, так это то, что нам с козявкой надо срочно ладить лыжи отсюда куда подальше, пока «чемоданы» свою работу во втором вагоне не закончили, даже думать было страшно о той работе, и нас не отловили на ржавых рельсах.
Я козявку в охапку — и к лесу что было мочи. Мочи, правда, было не очень много, потому что я хоть и не маленький, но еще окончательно не развился и мускулов как следует не набрал, да и день был очень тяжелый, утомил меня этот день. Утомил и физически, и психически — я имею в виду убийство мамы и дяди Вити.
Сначала бежали, потом шагом пошли. Козявка больше не пищала, она рядом шла, не отставала, хотя я видел, что ей трудно за мной угнаться, дышала тяжело, но вдыхала уже не басом, немножко успокоилась после того вагона с голыми трупами.
Потом, когда уже далеко отошли, вдруг голос у козявки прорезался. Говорит: