Меж тем подваливают все новые гости — старые друзья, дальние родственники, они незаметно вытесняют тех, кто уже насиделся. В дом все входят напряженные, угрюмые, а выходят из него сытые и довольные. Мы уже перестали воспринимать их по отдельности, они превратились в череду пьющих кофе, жующих печенье, пускающих слезу, сияющих улыбками милых доброжелательных зевак. Мы научились кивать, улыбаться в ответ и поддерживать нескончаемую, идущую по кругу беседу, а мысли наши витают далеко-далеко. Мы думаем о детях — тех, что имеются, и тех, которых надо завести, о наших финансах и романсах, о невестах и без пяти минут бывших женах, о сексе, который нам не доступен и которым, несомненно, балуются наши без пяти минут бывшие жены. А ещё об одиночестве, любви, смерти. И о папе. Толпа же — словно туман на темной дороге: он тает у тебя под фарами, а ты знай себе едешь.
Атмосфера в комнате слегка меняется, когда к Филиппу приходят девицы. Их трое, им чуть за двадцать, и они впархивают в комнату и направляются к Филиппу, взвихривая воздух загорелыми ножками и откляченными задницами, а за ними, точно облако волшебной пыли, тянется шлейф эротики. Они тут же завладевают всеобщим вниманием. Остальные гости продолжают машинально произносить слова, но все взгляды, точно прожекторы, фокусируются на трех девицах, на их гладких точеных икрах, которые они напрягают, чтобы встать на цыпочки в своих мягких туфельках на танкетке и дотянуться губами до щеки Филиппа. После поцелуев, объятий и экзальтированных соболезнований, сопровождаемых откидыванием со лба прядей и взмахами загнутых ресниц, девицы усаживаются на три стула, которые магическим образом материализовались перед низким стульчиком Филиппа. Для девиц в этом ничего магического нет: куда бы они ни пошли, все норовят их усадить или уложить. Они и вообразить не могут, что бывает иначе. Я знаю этих девиц, братец тусовался с ними в старших классах, с каждой развлекался неоднократно, а с двумя из них, по слухам, был «третьим-не-лишним», причем тоже не раз.
— О господи, Филипп! — восклицает Челси, длинноногая рыжая бестия в короткой юбке, пригодной разве что для игры в теннис. Они с Филиппом долгие годы держат друг друга на длинном поводке. — Мы же не виделись с той тусовки на яхте! Ну, у того русского парня, неужели не помнишь? Господи, как же мы тогда надрались!
— Помню, — отвечает Филипп.
— Я тебе очень сочувствую, — щебечет Жанель, чье хорошенькое личико скрывается под слоем искусственного загара. Она девочка плотненькая, крепко сбитая, но на самом деле мужчины таких любят.