Конечно, и речи не могло быть о том, что это все когда-нибудь может увидеть свет в напечатанном виде. И больше того: написанные страницы требовали осторожного хранения, даже, может быть, конспирации - с этим шутить не приходится, случается, изымают даже копирку. В другое время Лев не удержался бы и прочел пару-тройку готовых глав близким приятелям, а уж тот кусок, где шли философские рассуждения о природе власти, наверняка пустил бы по кругу. Но сейчас, в его ситуации, это значило бы подвести Катю. То есть он все-таки считался с ее положением, принимал его как должное, да и пользовался, чего уж там, всеми его выгодами, хоть и писал крамолу. Так они и жили в согласии.
После очередного творческого приступа подворачивалась халтура, какой-нибудь перевод с туркменского по подстрочнику (с некоторых пор Льва Яковлевича стали привечать в издательствах), потом наступала пора увлечений - отправлялся в Прибалтику за кактусами, потом вдруг впадал в отчаяние: жизнь не удалась. Ночами в темноте он прижимался к ней, обнимал ее плотно и говорил, говорил ей все, в чем мог признаться только себе, себе и ей. Кто это из великих сказал: мы ревнуем женщину потому, что поверяли ей все сокровенное, и, изменяя, она как бы предает эти тайны. Ей, Кате, были вверены все потаенные мысли, сомнения, слезы, вся беззащитность седеющего мальчика Льва Шустова. Он засыпал, уткнувшись лбом в ее шею, обвив ее руками, словно ища защиты, и она, освободив руку, натягивала сползшее одеяло ему на спину.
Наутро, оставив его в постели, она поднималась, наспех завтракала, гляделась в зеркало. В половине девятого у подъезда стояла машина, начинался ее рабочий день.
6
"Чем отличается троллейбус от трамвая? - рассуждал когда-то Иван Иванович Гусев. - Трамвай идет строго по рельсам, а троллейбус может и отклониться - метр влево, метр вправо. Будь как троллейбус, - напутствовал он Катю, - маневрируй, но поглядывай на провода!"
Екатерина Дмитриевна с легкостью усвоила и этот урок.
Вокруг еще оставались, курсировали, и в немалом числе, люди-трамваи. Но времена менялись. Это был уже тот период в жизни общества, когда на смену защитному френчу и фуражке пришел цивильный костюм-тройка, а к нему галстук и шляпа, а по зиме пыжиковая шапка, у женщин норковая. У женщин же соответственно жакет, белая блузка с кружевами, гладкая юбка, туфли-лодочки, косметика в осторожных пределах, все в меру. Не синий чулок, не Надежда Константиновна, но и не эстрадная дива.
Почему, можете ли вы объяснить, форма одежды, фактор галстука и шляпы или, скажем, наличия или отсутствия бороды и усов приобретает историческое значение в жизни государства? Представьте себе бороду Карла Маркса или бородку Владимира Ильича у вождей эпохи сороковых или тех же шестидесятых-семидесятых годов! В чем тут секрет?