Она успокоилась, в ней проснулась благодарность к этому спокойному и энергичному парню. Тася сказала:
- Простите. Я сумасшедшая.
- Вы такая, как надо.
- Идите спать... Ваня.
- Спокойной ночи, Настенька, - сказал он и повесил трубку.
В ДОМИКЕ НА ОРДЫНКЕ
О дореволюционном "купеческом Замоскворечье" написано немало, и потому автор не станет здесь перечислять все отрицательные стороны "темного царства". Это сделал Александр Николаевич Островский. О новом же Замоскворечье часто пишут в газете "Вечерняя Москва", не так красочно, как Островский, но все же достаточно подробно.
Автор только ненадолго остановится вместе с читателем возле маленького одноэтажного домика за зеленым палисадом на одной из самых замоскворецких улиц (если так можно выразиться), на Большой Ордынке. Окруженный многоэтажными домами, этот старый домик производил впечатление барыни и няни с известного полотна "Все в прошлом", попавших в современную Москву. Когда-то этот домик был нарядным купеческим особнячком средней руки. Сейчас, забытый жилуправлением, он пришел в упадок, но населен тем не менее густо. В то утро, когда Волошин и Тася остановились у его палисада, самая юная часть обитателей домика под присмотром старушек играла во дворе в салки или, в зависимости от настроения, пела, дралась, смеялась и плакала.
- Здесь, - сказал Волошин. - Сейчас мы выберем наиболее идейную старушку и учиним ей допрос.
Они прошли во двор и присели на скамью подле одной из старушек. Определив по типу лица, что старушка эта скорее всего татарка, Волошин вежливо произнес:
- Селям алейкум, апа!
Старушка не поняла и на чистейшем русском языке спросила, что ему нужно. Завязался оживленный разговор, к которому вскоре присоединились старушки со всего двора. Но Клавдии Антиповны "среди них не было". Оказалось, что она действительно живет в этом доме уже много лет, но служит через три дома отсюда "собачьей бонной", то есть выводит гулять болонку, по кличке "Мадам Бовари", принадлежащую какой-то тощей пожилой аспирантке.
Оказалось также, что одна из старушек, живущая в этом доме с восемнадцатого года, отлично помнит княгиню Евгению Феликсовну Бельскую:
- Нерусская она была, француженка, что ли, и часто какие-то чудные слова говорила. Говорит, а сама смеется - забыла, мол. Только она редко смеялась. Как сейчас я ее вижу: тоненькая, будто колосок, бледная и все кашляла. Глаза большущие и печальные, горе у нее какое-то на сердце лежало... Наша Антиповна любила ее, как за родной сестрой ухаживала, и все же померла она, касатка. Сказывала Антиповна, будто сохла ее барынька по каком-то князе или графе, а он, вишь, в уме повредился и без вести пропал...