— Ликиск, во второй половине дня ты должен помочь Друзилле провести в кладовой учет.
Это являлось отклонением от обычного порядка. Для такой работы у Друзиллы были помощницы, и она не слишком любила, когда в ее владениях оказывался я. Она всегда прогоняла меня, потому что я тянул руки к сладостям.
— Ликас, ты уверен? — спросил я.
Он серьезно ответил:
— Ей понадобится твоя помощь — нам надо хорошенько подготовиться к торжеству.
Я знал, что до праздника Минервы никаких важных торжеств не намечается, а он наступит только в сентябре.
— У нас что, будет какой-то праздник?
— Если мы его не устроим, разразится скандал.
— По какому случаю?
Его черное лицо расплылось в улыбке, и он сказал:
— Трибун возвращается. Он будет здесь примерно через неделю.
С радостными воплями я помчался к Друзилле. Ликас, как всегда, был прав. Ей понадобится помощь, если мы хотим устроить Марку Либеру надлежащий прием.
В день приезда трибуна я поднялся ни свет ни заря, принял ванну и оделся в свои лучшие, наиболее соблазнительные одежды. Завтракать я не мог.
Ликас заметил:
— Ты так не трудился над собой даже когда узнал, что будешь спать с Цезарем.
Я не обратил внимания на насмешку.
Друзилла тоже была в шутливом настроении.
— Ты ли это, Ликиск? Не может быть. В этот час его голова обычно прячется под подушкой, а одеяло натянуто до ушей.
— У меня дело, — высокомерно сказал я. Ликас согласился:
— Это утро ты должен провести со своим учителем.
— Я знаю, что от меня требуется, — раздраженно ответил я.
— Тогда займись делом!
Для мальчика, который так сильно чего-то ждет, есть ли большее мучение, чем проводить часы ожидания в школе?
Мой учитель Корнелий, философ-стоик, самый строгий и требовательный учитель, каких только можно сыскать в Риме, не тратил времени на то, чтобы выразить недовольство невниманием его ученика к утренним урокам. Высокий, стройный, важный человек с копной седых волос, быстрый на удары розгой, Корнелий знал, что я недавно побывал в постели Цезаря, но впечатлить его было не так-то просто. Его речь сыпала (чаще, чем обычно) ученым презрением к суетным отвлечениям, таким, как сексуальная любовь. Когда я приходил на урок с затуманенным взглядом после ночи невоздержанности, он сердито смотрел на меня и говорил: «Праздность, питье и сексуальная распущенность приведут Рим к падению. Мне нет дела до того, какие прекрасные воспоминания у тебя о прошлом вечере, Ликиск — мы здесь, чтобы учиться».
Когда я пришел к нему в счастливый день возвращения Марка Либера, он, несмотря на всю свою чувствительность, уже приготовил подходящее замечание, хотя оно вполне могло ранить мои чувства. В качестве предупреждения он заявил: