— Мы не будем тратить время на мечты о наших героях, Ликиск.
Уязвленный, я ответил:
— Уверяю вас, господин — я пришел, чтобы учиться, и отнесусь к вашим урокам с полным вниманием.
Он раздраженно сказал:
— Это будет приятной переменой.
— Уверяю вас, господин, я говорю совершенно искренне, — ответил я на несовершенном греческом, желая впечатлить Корнелия своим усердием.
Исправив допущенную мной грамматическую ошибку, он предупредил:
— Я очень надеюсь, что сегодня ты будешь хорошим учеником. Розги у меня наготове.
Уже не раз испытав на себе воздействие этой связки березовых прутьев и зная, что Корнелий без колебаний опустит ее даже на тело, которое недавно ласкал Цезарь, я приступил к урокам (что оказалось крайне непростой задачей, поскольку мой ум был поглощен приездом Марка Либера). Однако я был мальчиком, всегда готовым схитрить, и довольно искусно провел с Корнелием обычный ученический прием.
— Можно мы отложим греческий и проведем утро за философией? — уважительно спросил я.
Корнелий с подозрением ответил:
— Ликиск, ты ведь никогда не интересовался философией. Я удивлен.
Использовав одно из его любимых изречений в качестве возражения, я ответил:
— Никогда не удивляйтесь!
Корнелий потеплел и, положив худую руку мне на плечи, повел прочь из перистильного двора с окружающей его колоннадой, где мы обычно занимались. Мы отправились в яркий, цветущий сад. Стоял прекрасный солнечный день, веял теплый ветерок, в кронах дубов пели птицы. Лучи солнца касались далеких статуй Приапа, Януса и Марса.
— Итак, что же мы будем обсуждать? — наставительным тоном спросил Корнелий.
— Может быть, любовь? — сказал я.
— Любовь? — переспросил он, как мне казалось, попавшись на мою удочку.
Если в этот замечательный день я не мог говорить о Марке Либере, то почему бы не обсудить переполняющие меня эмоции?
— Может ли мудрец влюбиться? — поинтересовался я.
Он прямо спросил:
— Это философский вопрос, или у тебя что-то на уме?
Покраснев, я с запинкой ответил:
— Н-нет, это философский вопрос. Конечно, философский.
— Мы с тобой далеки от того, чтобы называться мудрецами.
— Я задал вопрос и ожидаю ответа.
— Могу сказать лишь одно: любовь ранит, когда она достается тяжело, не меньше, чем если достается легко.
— Почему любовь должна ранить?
— Человеческие сердца очень хрупкие, Ликиск.
— Вы когда-нибудь любили?
— Да.
— И это причинило вам боль?
— Да.
— Я никогда не позволю, чтобы любовь причинила мне боль.
— Тогда ты будешь исключением. Первым смертным, которого любовь не ранила. Но нет, Ликиск, ты узнаешь, что любовь приносит боль, и жизнь несправедлива. Кто мы, если не моряки в огромном море? Прилив взметает наши лодки, и мы висим на гребне волны, стуча бортами друг о друга; иногда наши лодки терпят крушение, и мы всегда испытываем страх. В этом гневном море, открытые любой буре — в том числе и любовной, — у моряка есть только одна надежная гавань. Смерть.