Но тут заговорил Марк Либер.
— Ничего страшного, отец. Я все знаю и обо всем позабочусь. Не бери в голову.
Ужин и вино затянулись до вечера. Помогая на кухне с уборкой, я слышал смех; Прокул наслаждался последними днями общения с сыном и Абенадаром. Прошли месяцы с тех пор, как они вернулись из Фракии, но казалось, это было только вчера. Периодически заходя в библиотеку сенатора, чтобы наполнить их кубки, я ловил обрывки разговоров. Трибун и центурион отправлялись в Палестину. Никакие просьбы к генералам и даже консулам, командовавшим армией, не могли изменить приказа. Смирившись с гарнизонной службой, несмотря на все свое желание отправиться на войну, солдаты уважительно слушали Прокула, рассуждавшего об особых трудностях, с которыми Рим столкнулся в Палестине. Было далеко за полночь, когда они, наконец, отправились спать.
Когда Марк Либер пришел к своей постели, то обнаружил в ней меня. Он не удивился, выглядел довольным и извинился за прошлую ночь.
— Я был пьян и зол, а ты оказался ближайшей мишенью. Надеюсь, я не сделал тебе больно, — сказал он, садясь рядом. Подняв мою руку, он осмотрел синяки. — Как это произошло? — Я ответил, что избил статую. — Нельзя обвинять бога за то, что делает человек, Ликиск, — заметил Марк Либер.
— Не знаю, что я буду без тебя делать, — сказал я, моргая, чтобы не расплакаться.
Он улыбнулся и провел ладонью по моим волосам.
— У тебя все будет отлично.
Обняв его и прижав к себе, я решил показать ему, что как бы ни были красивы юноши Палестины, он никогда не найдет такого, как я.
Нигде в мире, поклялся я, он не найдет такого, как Ликиск.
Он ушел меньше чем через неделю. Прощание было шумным — грусть, охватившая дом Прокула, пряталась под смехом, пирами, вином, песнями и любовью. Я заплакал лишь один раз, когда вместе с Гаем Абенадаром он скрылся за вершиной холма, не оборачиваясь, как и положено солдату.
Стоик Корнелий дал мне совет в своем духе.
— Это судьба, Ликиск. Смирись и найди себе другую любовь. — Учителя всегда готовы произнести очередную книжную умность.
А ученики всегда готовы дать дерзкий ответ. Мой был таков:
— Вы предлагаете себя, Корнелий?
Тем утром я отведал розги.
Худшим временем была ночь, когда я раздевался и сворачивался под одеялом, как младенец. Сон смежал веки, но мое сознание было переполнено страхами и призраками ночи, и я не мог легко поддаться мучениям, что изобрел Морфей. Просыпаясь утром, я чувствовал себя еще более усталым, чем предыдущим вечером.
Ликас полагал, что для изгнания любовной тоски мне следует побольше работать, и я быстро обнаружил, что когда занят, гораздо реже предаюсь воспоминаниям. Поэтому я работал постоянно, и скоро на кухне у Друзиллы стало невозможно найти ни единого пятнышка, а кухонные принадлежности всегда были вычищены до блеска. Купальня также сверкала чистотой.