(Не отсюда ли ее умение балансировать во времени и пространстве, летать, искусно избегая всякой определенности, всякой устойчивой формы? Не отец ли научил ее ловкости рук, трюкам для отвода глаз публики? Но этой истории предшествовала еще одна, в которой она вообще не знала своего отца.)
Генри рассказывает, что в другой раз он услышал, что ее отец был сущим Дон-Жуаном и его ветреность очень подействовала на нее в детстве, привила ей чувство настороженности к мужчинам, убежденность в их непостоянстве. Тут Генри напомнил, что, по ее словам, отец был цирковым фокусником. Но это ее ничуть не смутило. «Так оно и есть, — сказала Джун, — ведь можно быть непостоянным фокусником».
С самого первого дня мне стало ясно, что Генри, живущего радостно и, конечно же, настежь, при ярком свете невольно затянуло в этот лабиринт его любопытство и любовь к фактам. Как простодушный фотограф, он верил только тому, что видит, а тут очутился меж рядов зеркал, бесконечно отражавших самые разные и непохожие друг на друга изображения.
Джун, должно быть, походила на те таинственные фигуры, закутанные с головы до пят в белое, что мелькнут где-нибудь в Марокко на углу улочки и исчезнут, бросив на чужака обжигающий бездонный взгляд. Надо ли бежать за этой женщиной, такую ли он ищет? Но его тянуло вслед за нею, и он шел от истории к истории. Из стремительно промелькнувшего детства в калейдоскопические дни юности, а оттуда в беспокойную, плавающую в табачном дыму зрелую женственность — следом за той, о которой даже официальный паспорт ничего не сможет сказать точно.
В Генри есть примитивное желание одерживать победу, быть завоевателем. С первого дня он попался, решив, что происходит дуэль между реальностью и иллюзиями. Но овладеть лабиринтом было делом трудным. Сам человеческий мозг содержит столько запутанных ходов, сколько извилин и перекрестков в самых сложных лабиринтах, и в них запечатлены тысячи разных образов, начертаны миллионы разных слов.
Некоторые города на Востоке построены так, чтобы ошеломить врага невероятно запутанным клубком извилистых улочек. Все эти переплетения помогают жителям прятаться в недрах лабиринта, а врагу они предстают образом пугающей таинственности.
Вот Джун и выбрала лабиринт для вящей безопасности.
Своим стремлением разобраться в рассказах Генри о Джун, объяснить себе его навязчивое желание докопаться до сути я внушила Генри ощущение, что понимаю сущность Джун. Но он сказал:
— И все-таки вы совсем не то, что она.
— Может быть, она думает, — предположила я, — что, как только откажется от своих историй, вы сразу же потеряете к ней интерес.