— Как раз без любви и бегают, а с любовью на одном месте живут. — Старый горновой посмотрел на друга во все глаза. — Думаю — они сложней живут.
— Они? — оскорбленно удивился Афон. — Мы на одну буханку всей семьей тянули неделю! А война?
— Сложней в том смысле, что больше думают. О себе, о жизни, раз уж хлеб для них — не проблема. Нам на это времени не хватало. Я правду говорю. Мы для них ляжем в землю, как удобрения.
Михаил Авдеевич замолчал, рука его нелегко поднялась, легла на сердце, и вторая подтянулась к ней, будто одной руке не спрятать было всей боли, глаза закрылись.
— Да, финиш близко, но спешить не надо. Куда, зачем? — сказал Афон и беспокойным шепотом позвал: — Миша! Ты что лежишь, как в гробу?
А бабушка, протиравшая стекла в кухонном окне, позвала Мишука:
— Гляди, как танцуют! — и отвела занавеску.
На пространстве, зазеленевшем под заборами пятнышками первой травы, качались мальчишки и девчонки. Маленький магнитофон играл им что-то, не слышное отсюда, прямо с земли, а они дергались и вертели руками и ногами.
— Как это называется? — спросила бабушка с любопытством.
— Твист.
— Ох ты, ох!
— Не нравится?
— Нравится. Есть такие, которым нравится только то, что сами могут. А мне и смотреть интересно.
— Ты у нас бабушка прогрессивная! — воскликнул Мишук и пошел крутиться по кухне, роняя табуретки.
Бабушка смеялась, потешаясь, что Мишук танцует точно так же, как девчонки с мальчишками за окном.
— Кхм... Кхм... Елена Степановна!
У прикрытых дверей спальни стоял дядя Афон.
— Что, у Валеркиной матери телефон работает? — спросил он.
Елена Степановна застыла как в столбняке, сорвалась с места, оставив тапочки у окна, влетела в комнату, и оттуда раздался ее режущий крик:
— Ми-и-ша-а!
В то самое утро Костя принял окончательное решение сегодня же сказать Тане, что уходит от нее. И сразу стало легче. Говорят же, решиться — половина дела. Какая-то целеустремленность появилась, как у вагона, который наконец прицепили к паровозу, А то ведь он был похож на вагон, стоявший в тупике.
Отец с матерью жили душа в душу, как один человек, а у них с Таней... Другой век? Другие люди?
Отговорки...
Не любила его Таня, вот в чем все дело. Собака неглубоко зарыта, хвост торчит. Таня даже обрадуется, услышав, что он уходит.
В его жизни все уже определилось, и больше не за что воевать. Никогда Костя не чувствовал этого так определенно. Перспектива перестала быть перспективой.
Повышений он не хочет, даже боится. Он — мастер домны и будет им до конца дней своих, будет следить за зелеными огоньками на щитах, за стрелками приборов, показывающими ход загрузки и плавки, ход печи. Она ведь живая, печь, она идет. И еще — за стрелками на ручных часах. Домашнее тепло — дорогая штука. Никто не в проигрыше, Тане — желанное освобождение, а ему — домашнее тепло взамен насмешек. И одиночества.