А любовь? Про нее он уже не раз слышал, что она выдумана. А теперь и сам убедился, что, как всякая выдумка, она короче жизни.
Жизнь не терпела выдумок, потому что была простой от природы. Как хлеб, который совсем не обязательно мазать икрой, чтобы есть.
Казалось, он подошел уже к пониманию этого, а Таня еще нет. И не дай ей бог когда-нибудь разочароваться в жизни. Нет, с ней этого не случится, она талантлива и напориста. Это талант доводил ее до отрешения от простых радостей. Она не просто показала, она доказала себя в хлопотах вокруг железнодорожной связки между домнами, а теперь докажет и в заботе о лопающихся кауперах. Какой это забавный талант, какой веселый в первые годы и горький потом, в конце, когда возникнет неизбежный вопрос, верно ли было забыть все остальное, из чего складывается жизнь?
Даже если тебя опять назовут гениальной, Таня, за простоту твоего решения, которым ты уже, без сомнения, грезишь, сидя над чертежной доскою дома или склонившись над своим заводским кульманом, не за это я буду вспоминать тебя! Какие-то другие вещи займут главное место в памяти. Может быть, как ты купила мне шляпу и учила ее носить и как мы смеялись тогда чему-то счастливому...
Тут же Костя почувствовал, что ничего похожего не испытывает к Юле. И это лучше. Исключался вариант, бесконечно повторяемый вокруг: полюбили — разлюбили. Так бывало у всех. И всегда. Просто одни умели лучше притворяться, будто ничего не происходит, другие хуже. Но... Но... Но...
Отец не перенесет этого. Как ему объяснить? Об этом лучше не думать.
И около кого будет греться Мишук? Он прибегал утрами, чтобы шепнуть какую-нибудь таинственную новость из своей жизни, перенасыщенной новостями. Он был еще таким маленьким, а жизнь такой большой, что он никак не справлялся с нею и звал на помощь отца. А то они просто тузили друг друга в кровати вместо зарядки. Нет, и об этом лучше не думать.
Лучше закурить еще одну сигарету и прислушаться к тишине.
В доме было подозрительно тихо. Солнце с прошлой недели навылет простреливало комнату. Пойти бы сейчас на улицу и написать солнце в стеклах людских жилищ, в луже, даже в птичьем глазу.
Но почему так тихо?
Мишук вчера ушел к деду, однако есть же еще люди в доме? Такое впечатление, что о нем, Косте, забыли. Он спустил босые ноги на солнечный пол и крикнул:
— Татьяна!
Вот, он уже называет ее Татьяной, как чужую. Когда-то, казалось, они не могли дышать друг без друга, и слов не хватало ни ему, ни ей. Куда все это делось? Опять — куда? В молчание. В этот бездонный омут...