— Татьяна!
Голос его растворился в бесплотной тишине.
Никто не умел молчать, как Таня.
Костя прошлепал по довольно длинному коридору, дернул кухонную дверь и увидел Таню. Она сидела за столом в синем нейлоновом халатике, давно ставшем из нарядного обношенным, вскинув свою стремительную голову в сторону распахнувшейся двери. И он подумал, что эту ночь она провела совсем одна, даже без Мишука. И тут же сообразил, что застыл перед ней на пороге в одних трусах и босой. С трудом выдавил улыбку и попросил, потому что в самом деле почувствовал себя неловко:
— Извините великодушно, Татьяна Антоновна.
— Пожалуйста, — ответила Таня.
Присев на табуретку по другую сторону стола, чтобы не торчать перед ее глазами голоногим и не убегать, он пожалел, что забыл сигареты возле подушки, огляделся в надежде поживиться, Таня иногда дымила, и только тут увидел, что весь стол засыпан цветными фотографиями опавших осенних листьев, словно застелен ими самими.
Бросив писать, он давно оттащил этюдник с глаз долой на садовый участок отца. Там, под яблонями, набиравшими прыть, была домушка-«кибитка» с лопатами, граблями и ржавыми ведрами. Среди них и успокоился этюдник, будто его похоронили.
А в голову пришла мысль купить приличный фотоаппарат и щелкать на цветную пленку все, что хотелось писать. Это было прошлой осенью. Думалось, будет ходить в заветные места вдвоем с аппаратом, однако ноги не вели далеко, и наснимал осенних листьев на тротуарах, под деревьями.
Осень получилась в снимках глянцевая, и он сразу забыл об аппарате. А сейчас Таня рассматривает...
— Чего это вдруг? — спросил он раздраженно, потому что его разозлил интерес к глянцевой осени.
— Так, — ответила Таня. — Листья на асфальте... Зачем ты их снимал?
— Наверно, затем, что через один лист видно все дерево, весь мир...
— Господи, как претенциозно! — сказала Таня с беспощадной брезгливостью.
Да, конечно, так и прозвучал его напыщенный ответ, и он еще раздраженней прибавил:
— Я снимал их только для себя!
— Они лежали в ящике у Мишука. Я и не хотела тебя обидеть...
Таня сдвинула фотографии, постукивая по их бокам, собирая в стопки и засовывая в пакет от фотобумаги, а сложив, посидела молча, до боли непохожая на себя, постаревшая. Глаза, прищурившись, стали непривычно мелкими. Не спала она эту ночь, наверно. А может быть, уже много ночей.
Но вот она улыбнулась и спросила:
— Слушай, хочу узнать, а почему это ты маешься в стиле такого разочарованного субъекта? Уж не мечтал ли ты лет через десять после института стать главным инженером завода? А?