Отец ждал ответа, и он ответил:
— Нормально.
— Ну и хорошо.
— Я пойду, а то врач...
— Иди.
— Ни пуха ни пера.
— К черту.
В кухне еще обсуждалась эта проблема — больница. Даже Мишук включился в разговор, ведущийся без Кости необычно тихо. Мишук доказывал, что в больнице делать нечего.
— Там хоть телевизор есть?
Зина, пытаясь причесаться, перестала драть волосы перед маленьким зеркалом у вешалки, кинула на полку гребень с получерными-полуседыми прядями и воскликнула:
— Телевизор его интересует в первую очередь! А здоровье деда? Ужас какое воспитание! Сплошной моральный разврат!
— Ну зачем же так круто, Зина? — помрачнела Таня.
Но она не могла остановиться, прибавила, что родителям, конечно, некогда, тот на домне днями-ночами, а у той кауперы в голове.
— Зина абсолютно права, — заметил Костя, наклонив голову и мелко тряся ею из стороны в сторону.
— А Мишук погибает, — в растерянности договорила Зина, совсем сбитая с толку неожиданным согласием Кости. — И напрасно ты остроумничаешь!
— Я серьезно считаю, что ты сказала умные слова.
— Не смейся! Я не очень умная, так я хотя бы активная! И поэтому жертвую собой и говорю все в глаза! А ты остроумничаешь, а парень гибнет!
— Успокойся, Зинуша, — попросил Костя с улыбкой, но и она на этот раз не помогла. — Я же сказал, что ты права.
— Вырвать бы тебе язык! — задохнулась Зина.
— Чингисхан так делал, — все еще улыбался Костя.
— Жаль, что на тебя его нет.
— Но я действительно считаю, что ты права! На ресницах Зины повисли слезы.
— Мама! Что же он издевается, а ты молчишь?
— Чай пить давайте, — сказала мать, открыв шкаф и зазвенев чашками.
Таня стала помогать ей накрывать на стол, а Костя подошел и поцеловал мать в щеку, уже обсыпанную, как гречневой крупой, ранними веснушками.
После чая, когда все ушли, Афон позвал Елену Степановну к хозяину.
— Мы ему не помешаем.
В комнате они молча сели и стали там сидеть. У него потеплели и заулыбались глаза. Так вот и смотрели друг на друга, пока Михаил Авдеевич не попросил:
— Открой, Лена...
— Форточку?
— Нет, не форточку, а окно, Лена.
— Окно?
— Окно. Это каприз... Могу я... имею я право на каприз, Лена?
— Никогда ты не был капризным, покапризничай.
Открыть рамы, приставшие за зиму друг к другу, ей помог дядя Афон, и в комнату размашисто хлынул воздух, насыщенный запахами химкомбината, по которым их земляки издалека узнавали свой город, подъезжая к нему.
— Ну вот, — сказал Михаил Авдеевич.
— Понюхать захотелось? — спросила Елена Степановна. — Всегда ругался, даже в центральную газету письмо подписывал, а сейчас понюхать захотелось?