— Это не похоже на Лекки, — пробурчала она и исчезла.
А на кого похоже? Пробили склянки, просипел гудок. Морис взбежал на палубу; к нему вернулись способности, и он необыкновенно отчетливо смог разглядеть толпу людей, разделяющихся по признаку: эти остаются в Англии, те отплывают, — и он знал, что Алек остается. День рассветился великолепием. Белые облака проплывали над золочеными водами и лесами. В центре живой картины бесновался Фред Скаддер, поскольку его ненадежный братец опоздал на последний поезд; женщины протестовали, теснясь на сходнях, а мистер Борениус и старый мясник на что-то сетовали членам экипажа. Какими ничтожными они стали на фоне прекрасной погоды и свежего воздуха.
Морис сошел на берег, пьяный от возбуждения и счастья. Он наблюдал за маневрами парохода, и вдруг корабль напомнил ему похороны викинга, взволновавшие его, когда он был мальчишкой. Ложная параллель, и все-таки судно казалось эпическим, оно уносило прочь его смерть. Пароход отчаливал, Фред собачился, но вот корабль вырулил в пролив и под ликующие крики наконец-то отошел, жертвенный, величавый, оставляя за собой дымок, тающий на закате, и борозду, расходящуюся и пропадавшую у лесистых берегов. Долго смотрел он ему вслед, затем развернулся в сторону Англии. Путешествие его почти завершилось. Он направлялся в свой новый дом. Он воспитал в Алеке мужчину, и теперь был черед Алека воспитать в нем героя. Он знал, что это за призыв, и каков будет его ответ. Они должны жить вне классов, без родни и без денег; они должны трудиться и не разлучаться до самой смерти. Но Англия принадлежала им. И это, помимо общения, было их наградой. Ее воздух и ее небо принадлежали им, а не тем боязливым миллионам, что владели лишь душными коробками, но никак не своими душами.
Он лицом к лицу столкнулся с мистером Борениусом, который утратил всякое ощущение происходящего. Алек его окончательно доконал. Мистер Борениус полагал любовь между мужчинами немыслимой, поэтому он не мог истолковать того, что случилось. И он сразу стал обыкновенным человеком, исчезла вся его ирония. В прямой и глуповатой манере он обсуждал, что могло приключиться с юным Скаддером, а потом пошел навестить друга в Саутгемптоне. Морис крикнул ему вслед:
— Мистер Борениус, посмотрите на небо — оно горит огнем!
Но священник не видел проку в небе, горевшем огнем, и спешно ретировался. В своем возбуждении Морис чувствовал, что Алек где-то рядом. Конечно, он не мог быть здесь, он был где-то еще, в блеске и великолепии, где его еще надо было найти. Без малейшего промедления Морис отправился в лодочный сарай, что в Пендже. Этот адрес вошел в его кровь, он был символом и надежд Алека, и его угроз, а также символом обещания, которое он сам дал в последнем отчаянном объятии. Этот адрес был единственным путеводным знаком. Он выехал из Саутгемптона так же, как приехал туда — инстинктивно, — и почувствовал не просто то, что все на сей раз кончится хорошо, но и то, что иначе закончиться не может и что во вселенной наконец-то все стало на свои места. Маленький местный поезд исправно выполнял свои обязанности, роскошный горизонт еще пылал, а также пламенеющие облачка, что продолжали пламенеть и после того, как главное великолепие потухло, и ему хватило света, даже чтобы добраться пешком от станции в Пендж по тихим полям.