Около десяти часов жюри заняло свои места. Председатель суда Монтане, общественный обвинитель Фукье-Тенвиль и четверо судей, одетые в черные фраки и шляпы с плюмажами, уселись за столом. Я, словно предчувствуя будущую известность Фукье-Тенвиля, внимательно вглядывался в него. Это был высокий, плотный человек лет под пятьдесят, с круглой головой, очень черными волосами и полным рябым лицом, Когда он смотрел пристально, под его взглядом опускались глаза. Когда он говорил, то морщил лоб и хмурил брови, черные и необыкновенно густые. Голос у него был громкий и повелительный.
Ровно в десять шум усилился, и патриоты, стоявшие близ дверей, расступились: в зал вошел Друг народа, сопровождаемый своим эскортом; в числе прочих я заметил и верного Роше.
Марат, по обыкновению, был одет небрежно. Четким шагом, высоко подняв голову и скрестив руки на груди, прошел он зал и остановился у возвышения. Его маленькая, тщедушная, но гордая фигура резко выделялась на фоне стены. Я почувствовал, как слезы подступают к горлу; никогда еще не был он так дорог мне, как в этот момент…
Прежде, чем кто-либо из жюри успел произнести слово, подсудимый, попирая все регламенты, сам обратился к судьям:
— Граждане, не преступник предстал перед вами, но Друг народа, апостол и мученик свободы. Уже давно его травят неумолимые враги отечества, и сегодня его преследует гнусная клика государственных людей. Он благодарит своих преследователей за то, что они дают ему возможность со всем блеском показать свою невиновность и покрыть их позором. Если я появился перед судьями, то лишь затем, чтобы снять пелену с глаз людей, все еще заблуждающихся на мой счет, да еще для того, чтобы лучше служить отечеству и обеспечить победу делу свободы. Полный доверия к просвещенности, справедливости, гражданственности этого трибунала, я прошу внимательно и всесторонне разобраться в поднятом вопросе, без снисхождения, но строго и нелицеприятно.
Эта спокойная, полная достоинства речь вызвала бурю восторга. Казалось, стены зала не выдержат грома аплодисментов и выкриков зрителей. Несколько минут никто не мог сказать слова. Марат выждал и обратился к публике:
— Граждане, мое дело — это ваше дело, это дело свободы. Я прошу вас соблюдать полное спокойствие, чтобы подавать преследующим меня врагам отечества предлога клеветать на вас и обвинять в воздействии на решение суда…
…Нет, это был не суд, это был триумф. Никогда еще не видел я своего учителя и друга таким спокойным, уверенным, полным чувства собственного достоинства и пренебрежения к врагам. Никто бы со стороны не сказал, что это обвиняемый: он вел суд, направляя ход разбирательства, он не оправдывался, а просто отметал обвинения и оборачивал их против тех, кем они были выдвинуты.