Жермини, охваченная горячкой страха, за эту неделю пережила в воображении все стадии того, что, как ей казалось, неизбежно должно было с ней случиться. Днем и ночью ей чудилось, что позор ее разглашен и выставлен напоказ, что ее тайна, ее проступки и грехи, все скрытое, погребенное в глубине сердца, найдено, показано, сообщено мадемуазель. Ее выдадут и погубят долги привратнику и лавочникам за вино и закуски для Готрюша, за все, что она покупала теперь в кредит, вдобавок к долгам, сделанным во время связи с Жюпийоном. При этой мысли мурашки пробегали по спине Жермини: ей уже казалось, что мадемуазель ее выгоняет. Всю эту педелю она видела себя стоящей перед полицейским инспектором, всю неделю была одержима одним-единственным словом и тем, что оно воплощало: «Правосудие!» Правосудие, каким оно является воображению низших классов, нечто ужасное, непостижимое и неизбежное, повсюду присутствующее и за всем стоящее, смутный образ всесильного несчастья в черной судейской одежде, наделенный кулачищами полицейского и плечами гильотины, маячащий между стражником и палачом! Жермини разделяла эту суеверную народную боязнь, всегда твердила, что предпочитает умереть, чем предстать перед судом, — и вот теперь она видела себя между жандармами в зале заседаний, на скамье подсудимых, в окружении того величавого неведомого, которое носит имя Закона и представляется невежеству истинным чудовищем! Всю неделю слух Жермини ловил на лестнице шаги тех, кто должен был ее арестовать.
Для таких больных нервов встряска оказалась слишком сильной. Жермини настолько лишилась душевного равновесия за эту неделю терзаний, что теперь ею целиком завладела, подчинив своей власти, мысль, которая до сих пор лишь кружила над ней: мысль о самоубийстве. Сжав голову руками, Жермини вслушивалась в этот голос, обещавший освобождение. Она не старалась заглушить тихий шепот смерти, улавливаемый нами сквозь шум жизни, как отголосок грохочущего водопада, замирающий в пустоте. Ее искушал и преследовал соблазн, подсказывающий отчаянью средства, которые легко и быстро убивают, которые, будучи вложены в руку человека, прекращают его страдания. Взгляд Жермини все время останавливался, сосредоточивался на предметах, дарующих исцеление от жизни. Она приучала к ним пальцы и губы, касалась их, вертела в руках, приближала ко рту, испытывая свое мужество и стараясь ощутить вкус смерти. Часами она простаивала у окна кухни, с высоты шестого этажа напряженно вглядываясь в камни, вымостившие двор, — камни, которые она так хорошо знала, которые узнала бы и тогда! По мере того как смеркалось, она все больше и больше высовывалась из окна, налегая всем телом на непрочную перекладину, надеясь в душе, что та не выдержит и увлечет ее за собой, молясь о том, чтобы ей не пришлось самой делать страшного прыжка в пространство, на который у нее не хватало решимости…