— Ты же вывалишься из окна! — сказала однажды мадемуазель, испуганным и непроизвольным движением хватая ее за юбку. — Что ты там рассматриваешь?
— Ничего, камни…
— Ты спятила! Напугала меня до полусмерти!
— Люди так просто не падают, барышня, — со странным выражением в голосе сказала Жермини. — Вы уж поверьте мне: чтобы выпасть из окна, нужно очень этого хотеть.
Готрюша преследовала одна из его прежних любовниц, поэтому он не давал Жермини ключа от своей комнаты. Если его не оказывалось дома, она вынуждена была ждать внизу, на улице, под открытым небом, ночью, в холод.
Сперва она прогуливалась взад и вперед перед домом, делала шагов двадцать в одну сторону, в другую, снова возвращалась. Время шло, и постепенно она начинала все больше удаляться от дома, увеличивать расстояние, ходить по бульвару из конца в конец. Униженная, забрызганная грязью, она нередко часами бродила под нависшим небом, во мраке, окутавшем улицу предместья со всеми таящимися там ужасами. Она шла мимо выкрашенных в красный цвет домов виноторговцев, мимо беседок, когда-то увитых зеленью, теперь облетевшей, мимо харчевен, наподобие медвежьих загонов окруженных голыми деревьями, мимо низких лачуг с плоскими крышами и несимметричными окнами без занавесок, мимо шляпных мастерских, где торгуют рубашками, мимо угрюмых гостиниц, где комнаты сдаются на одну ночь. Она видела зловещие, запертые и опечатанные лавчонки банкротов, жуткие, словно обглоданные стены, темные проходы, загороженные железными перекладинами, замурованные окна, двери жилищ, где, казалось, не могут не совершаться убийства: планы таких жилищ предъявляют в суде присяжным. Чем дальше она брела, тем больше становилось унылых садиков, покосившихся домишек, уродливых построек, огромных ржавых ворот, обнесенных заборами пустырей, где по ночам тревожно белеют сваленные в кучу камни, странного вида зданий, отравлявших воздух запахом селитры, стен, испещренных циничными объявлениями и клочьями разорванных афиш, на которых заплесневелые буквы были словно изъедены проказой. По временам перед Жермини внезапно открывались сырые, точно погреба, переулки, которые через несколько шагов как будто проваливались в яму, тупики, рисовавшие на синеве неба неподвижную черноту огромной стены, крутые мглистые улицы, где редкие фонари брызгали тусклыми лучами на белесую штукатурку домов.
Жермини продолжала идти. Она кружилась в треугольнике улиц, где омерзительный разгул напивается до бесчувствия и утоляет похоть, в треугольнике, образованном больницей для бедных, скотобойней и кладбищем: Ларибуазьер, Бойнями и Монмартром.