— Давай-ка ты лучше выйди к ним, — говорит Оливия, — а я через минуту тоже приду попрощаться. Только дай мне секундочку отдохнуть.
— Конечно отдохни, Олли.
— А что, если нам заехать по дороге в кафе «Пончики Данкина»? — говорит Оливия.
Им нравится сидеть там в кабинке у окна, и там есть официантка, которая их знает, она мило поздоровается и оставит их одних.
— А почему бы и нет? — отвечает ей Генри от двери.
Откинувшись на подушки, Оливия вспоминает, каким бледным был ее сын там, на лужайке, во время брачной церемонии. Сдержанно, в присущей Кристоферу манере, он благодарным взглядом смотрел на свою невесту, стоявшую с ним рядом, такую худенькую, с маленькой грудью, взиравшую на него снизу вверх. Ее мать плакала. Ну, тут было на что посмотреть — из глаз Дженис Бернстайн изливались потоки всамделишных слез. Потом она спросила у Оливии: «А разве вы не плачете на свадьбах?» — «Не вижу причин плакать», — ответила Оливия.
Слезы и близко не походили бы на то, что она испытывала. Сидя там, на лужайке, на складном стуле, она испытывала страх. Страх, что ее сердце сейчас сожмется и не разожмется, остановится, как однажды уже случилось, когда словно кулак пробил ей спину насквозь. А еще она испытывала страх оттого, как невеста улыбалась Кристоферу, будто она на самом деле его знает. Потому что разве она знает, как он выглядел в первом классе, когда на уроке мисс Лампли у него пошла кровь носом? Разве она видела его — бледного, маленького, чуть толстоватого ребенка, обсыпанного крапивницей из-за того, что он боялся проверочной работы по правописанию? Нет! То, что Сюзанна принимает за знание о ком-то, есть всего лишь знание о сексе с этим человеком, да и то полученное всего за пару недель. Впрочем, ей ведь не скажешь об этом. Если бы Оливия сказала ей, что настурции на самом деле — петунии (но она этого не сказала!), доктор Сью могла бы ответить: «Ну а я видела точно такие настурции». И все-таки огорчительно, что Сюзанна так смотрела на Кристофера, когда их женили, будто хотела сказать ему: «Я знаю тебя, да, знаю. Я знаю».
Хлопает сетчатая дверь. Мужской голос просит сигарету. Щелчок зажигалки, басовитое бормотание мужских голосов. «Сам набивал…»
Оливия понимает, почему Крис так и не позаботился обзавестись множеством друзей. В этом смысле он такой же, как она, — не терпит пустопорожней болтовни. Вот так же они станут болтать и о тебе, как только повернешься к ним спиной. «Никогда не доверяйся никому», — говорила мать Оливии много лет назад, после того как кто-то оставил корзину с коровьими лепешками у их парадной двери. Такой образ мыслей вызывает ужасное раздражение у Генри. Но Генри и сам вызывает раздражение, упрямо оставаясь в наивном убеждении, что жизнь ровно такова, какой ее изображает каталог Сирса: