— До конца ваш адвокатский трюк я еще не разгадал, Хартнел, — сказал Хаузер. — Что вы выигрываете, сделав меня своим уполномоченным? — Хаузер сделал глоток виски и недоверчиво посмотрел на Хартнела.
— Я хотел бы, с одной стороны, иметь законное основание — или назовем это поводом — к тому, чтобы передать вам бумаги и микрофильм, — пояснил Хартнел, — а с другой, связать вас обязательством раздобыть эту картину, принадлежащую моему доверителю.
— Что за чертовщина, — пробурчал Хаузер, — как я вам достану эту картину? Не имею понятия, у кого она! Я не знаю даже, как она выглядит или хотя бы какого она размера!
— Этого я тоже не знаю, — сказал Хартнел. — Единственное, что мне достоверно известно, так это то, что это картина Каспара Давида Фридриха; на ней изображен горный — вероятно, силезский — ландшафт, с развалинами или с чем-то подобным на переднем плане, и что это довольно ценная старая живопись… Но, — продолжал Хартнел, и лицо его посветлело, — у меня такое предчувствие, что вам-не придется прилагать слишком уж много усилий, чтобы разыскать эту картину и передать ее мне, ну, скажем, завтра вечером. Я буду в это время в гостях у одного моего мюнхенского коллеги.
— У Штейгльгерингера? — спросил Хаузер, Криста подтвердила это, между тем как Дон спокойно разглядывал ногти на своих пальцах.
— Может быть, — предложил он Хаузеру, — вам стоит позвонить моему коллеге и спросить его, не уступит ли он вам шанс найти картину. Тогда мы могли бы завтра вечером у него в гостях закончить нашу сделку.
— Нет, — сказал Хаузер, — я хочу покончить с этим сегодня. Дружище Хартнел, вы способны, как я убедился, истрепать человеку все нервы… Ну, хорошо, — продолжал Хаузер после некоторого раздумья, — я даю вам сейчас деньги и письменное обязательство; вы забираете из сейфа микрофильм и остальные бумаги, и я обещаю вам позаботиться о том, чтобы до завтрашнего вечера вы получили либо вашего проклятого Каспара Давида Фридриха, либо стоимость картины наличными — сколько она, как вы думаете, может стоить?
— Это трудно сказать, мистер Хаузер, — ответил Хартнел после недолгого размышления, — поскольку к довольно высокой номинальной цене картины я должен буду, пожалуй, присчитать еще и ее неимущественную, духовную ценность, которую мой клиент, несомненно, ей придает как дорогой семейной реликвии. Однако, взвешивая все обстоятельства, которые следует тут принимать во внимание, я готов взять у вас залог, некое имущественное поручительство — думаю, что именной чек на 250 тысяч немецких марок мог бы меня удовлетворить. Тогда мы смогли бы тотчас же оформить сделку. А ваш чек вы, само собою разумеется, получили бы завтра вечером, как только вы вручите мне картину, согласны?