Они двигались размеренно. Она говорила, он слушал и не задавал вопросов. В этом не было нужды: он хорошо понимал, что ему предстоит сделать. Ему приходилось видеть лордов, которые держались очень храбро, а потом, на эшафоте, начинали рыдать и шататься так сильно, что ему приходилось связывать их и закрывать им глаза лентой. И таких пьяных, что они не могли стоять. Но, глядя на Анну Болейн, он знал, что она опустится на колени так же спокойно и гордо, как перед тронами Франции и Англии.
Они чуть ли не дюжину раз обошли вокруг газона, когда она остановилась и сказала:
– А вы? Как насчет вас, Жан Ромбо? Расскажите мне, какие дороги привели вас сюда из долины Луары.
Клиенты очень редко им интересовались: их слишком занимала собственная смертность. Однако Анна Болейн не походила ни на одного из его прежних клиентов: любопытство, светившееся в ее разных глазах, было искренним. Совершенный промах внушил Жану желание угодить ей, и он заговорил. Сначала голос его звучал неуверенно – он словно заново учился говорить после долгого молчания, – но потом окреп, поощряемый ее вниманием. Анна слушала, изредка задавая вопросы, а ее необычная рука время от времени сжимала локоть Жана, задерживаясь на нем – и разжимаясь как раз вовремя, чтобы он не испытал неловкости.
Колокол часовни пробил десять, и, к своему изумлению, Жан понял, что за их болтовней прошло уже два часа, причем обмен историями стал на удивление односторонним. Анна вновь пошла молиться, но сначала заручилась его обещанием встретиться с ней на закате еще раз.
* * *
В предоставленном ему помещении было достаточно тепло, и там его вновь ждали еда и вино. Жан немного поел и выпил, а потом спал, на удивление долго и спокойно. По пробуждении ему почти нечем было занять время ожидания. Он взял оселок и масло и, устроившись на солнце у входа в свою башню, извлек меч, свое сокровище – потому что для него это было истинным сокровищем, состоянием и источником той высокой репутации, которую он заработал.
Этот меч был чуть длиннее руки Жана и, следовательно, короче большинства тогдашних мечей, зато ширина и вес его клинка были вдвое больше обычного. Толедский оружейник добился этого, многократно сложив металл, – Жан не мог определить, во сколько раз. И уравновешен он был идеально: противовес располагался как раз в двуручном эфесе, который Жан каждый раз заново обматывал красной кожей, и в шарообразной головке. На расстоянии ладони от прямого конца находилась разящая зона, которая и сама была длиной всего в ладонь. Хотя клинок был ровно и необычайно остро заточен по всей длине, именно эта его часть отделяла жизнь от смерти, становясь средоточием замаха и удара. Остальная заточка оставалась напоминанием о битвах, когда задняя часть клинка и неожиданный удар не раз спасали жизнь Жана.